Шабаш по случаю бродячей луны
Шрифт:
– При нём говорить не хочешь? – улыбнувшись почерневшими зубами, спросила Танна.
Ида утвердительно покачала головой, а затем, обратилась ко мне виноватым тоном:
– Выйди, пожалуйста.
– Ты серьёзно? – воскликнул я, опешив от её слов.
– Какой эмоциональный юноша! – насмешливо пробурчала Танна, и живот её резво затрясся под одеялом:
– Пожалуйста, – спокойно проговорила Ида, снова взглянув на меня.
Я вышел. Толпа по-прежнему стояла у дома.
– Чего вам всем здесь надо? – спросила престарелая одноногая женщина. – Мы в ваш город не шастаем. Приезжаете сюда посмеяться над нами. Мы ж для вас не люди совсем. Рожей, видимо, не вышли, чтоб людьми называться!
Другие начали ей поддакивать.
– Смотри, глаза в землю опустил. Стыдно видать, – сказала другая.
– Какой стыд? Нет у них стыда! – крикнул какой-то мужчина.
Я не знал, что ответить. Я только и думал: поскорее бы Ида решила свои дела, и мы ушли из этой деревни.
Поодаль от толпы стоял молодой парень с неестественно вытянутой головой, на которой виднелись редкие волоски, и внимательно на меня смотрел, но без той злобы во взгляде, которая была у других.
– Ладно, пойдёмте по домам. Танне не до нас. Она предпочитает с чужими разговаривать. – сказала одноногая и, взявшись за костыли, направилась в сторону дороги. Все последовали за ней. Только парень с вытянутой головой остался на своём месте. Когда все немного отдалились, он подошёл ко мне.
– Из Генрота ты, значит, – сказал он, улыбнувшись кривой улыбкой. Но улыбка эта была мягкая, она как бы говорила: «Я на твоей стороне».
– Да, из Генрота, – ответил я.
– Хороший город, я там учился в академии Антти. Знаешь такую?
– Да, конечно. – оживился я. – Там учится мой школьный друг, на архитектора.
– Я тоже там учился. Три года. А потом сюда вернулся.
– А зачем ты сюда вернулся?
– Чтобы жениться. Семью хочу, а в городе на меня девушки только с сожалением смотрят. Тут я нашёл жену под стать себе.
Ты не обижайся на них. – сказал он и кивнул в сторону отдаляющейся от нас толпы. – Их можно понять. Они всем чужим не рады. В городе вашем меня не обижали. Но когда жители Генрота приезжают сюда – они точно звереют. Проезжают по улицам с громким хохотом, детей наших пугают, показывая на них пальцем. Говорят, своим красивым краснощёким детям, мол, смотрите, какие уродцы. Некоторые не против ещё плюнуть нам вслед. Когда в нашей жизни внешность перестанет быть тем, чего можно стыдиться? Доживём ли мы до тех времён? Пожалуй, важность внешности – это самое главное несовершенство мира.
– А почему вы все здесь такие? – спросил я и тут же замолк, осознав, что это было лишним.
– Какие такие? Страшные? – спрашивал он так, будто пытался поймать меня на чём-то непозволительном.
Я молчал, не зная, куда деть свои глаза от стыда.
– Да ладно, не бойся, так и скажи. Меня это уже давно не обижает. Присядь, расскажу, почему красота забыла дорогу в нашу деревню, – дружеским тоном произнёс юноша и усадил меня на скамейку в форме буквы «П», расположившись сбоку от меня. – Девяносто лет назад случилось то, что и сделало нас такими, какие мы есть сейчас. Раньше все женщины в Эбе колдовством занимались, потому и зовут нашу деревню в народе «ведьминской». Это сейчас на всю Эбу ведьм по пальцам сосчитать. Моя мать, если бы жива была сейчас, как бы по поводу этого разорялась, даже представить страшно. Ведь она пред смертью о том только и жалела, что нет у неё дочери, которой можно бы было свой дар передать. А в наше время женщины стали отказываться становиться ведьмами. Конечно, старое поколение, осуждает молодёжь за это, эгоистками называет. А как по мне, это их жизнь, и, если не хотят они быть ведьмами – пусть не будут. Ты, вероятно, не знаешь, но быть ведьмой – совсем непросто. Ведьмы же долго умирают. Прежде чем с собой забрать, смерть их ещё при жизни так мучит, как никого другого. Кто из нас не желает себе лёгкой смерти? И жизни хотим лёгкой, и смерти такой же. Вот Танна уже месяц умирает в тяжких муках. Так истошно бывает кричит, что мне, когда слышу это, самому плохо становится.
Так вот, (ушёл я уже далеко от темы). Жила здесь девяносто лет назад ведьма Амелия. Была она очень сильной и уважаемой всеми, потому как нрав имела кроткий, а сердце доброе. Издавна все вопросы в нашей деревне решало вече. Все наказания для провинившихся были гуманными. В основном, людей, не чтящих наши и общечеловеческие законы, пытались исправить трудом и любовью. Если же человек убил кого – тогда изгоняли из деревни. Но такое случалось очень редко. При мне так вообще ни разу. Когда умер один из посадников вече, Амелия по просьбе всех заняла его место.
И вот произошёл чуть позже такой случай. Мальчик местного водовоза украл мяч у своего друга, очень ему хотелось его. У всех его друзей были мячи, а у него не было, так как отец его один воспитывал мальчугана и получал копейки, не под силу ему было купить мяч. Вече нужно было решить, какому наказанию подвергнуть вора. Самый старый посадник предложил исправить мальчишку трудом. Раз в неделю ему нужно было выходить вместо отца на работу. Украденный мяч было предложено отдать владельцу, а мальчику купить новый на деньги, добровольно собранные с жителей деревни. Все согласились с предложением старейшего, и только Амелия выразила протест. Она заявила, что такой вид наказания расхолодит сына водовоза и сделает только хуже. Амелия считала, что наказание должно быть строже.
«Что же ты предлагаешь?» – спросил её старейший. «Мальчика нужно привязать к столбу и заставить стоять два дня без еды и воды», – сказала Амелия. Не была она раньше такой, но только вошла в состав вече, как кроткий нрав её сменился жестокостью. Правильно говорят, что власть портит людей. Никто не согласился с предложением Амелии, но та стояла на своём. Она пригрозила, что любого, кто будет мешать ей исполнить наказание, она убьёт. Все боялись силы Амелии. Жители Эбы понимали, что соберись все ведьмы деревни, они не смогли бы противостоять ей. В роду её была колдунья с Восточного мира. Наши колдуньи в сравнении с восточными колдуньями, как мышь против змеи – настолько слабы.
Мальчика привязали к столбу. Как он страдал! Непосильное это наказание для восьмилетнего больного мальчишки. Говорили Амелии, что у него жабья болезнь. Но ей было всё равно.
Уже спустя три часа на солнце мальчика раздуло. Кожа его позеленела. Мальчишка не кричал и не плакал. Сознание его было затуманенным: он медленно двигал глазами из стороны в сторону и, казалось, ничего не видел и не слышал. Болезнь лишила его всех ощущений. Он просто медленно умирал.