Шафрановые врата
Шрифт:
Она снова протянула ее мне.
— Prendez, — сказала Зохра. — Возьми. Un cadeau — подарок.
Отказаться значило бы обидеть. Я приняла шаль из рук матери Ажулая, прижала ее к себе и улыбнулась женщине. Затем я накинула шаль на голову, и она кивнула, довольная.
Ажулай вышел из хижины. Он остановился, окинул меня взглядом, а затем кивнул точно так же, как и его мать, слегка улыбнувшись, и эта довольная улыбка, тронувшая его губы, вызвала у меня странное
Он был женат — правда, не познакомил меня со своей женой, молодой женщиной с тонкими запястьями, которая сидела рядом с ним у костра. Ночью я представляла их разгоряченные тела под одеялами и шкурами животных, как он что-то шепчет ей в такт их любовным движениям.
Как он обнимает меня, когда все закончилось... Я опомнилась: нет, он обнимал ее! Обнимал свою жену, не меня.
Конечно же, это не он спал у костра.
Я отвернулась, чтобы не видеть его улыбки.
Мы выехали из деревни и около часа ехали молча. Что-то изменилось в наших с ним отношениях, с тех пор как мы приехали в деревню. Ажулай так смотрел на меня возле костра, и на мои накрашенные глаза, и когда я стояла, завернувшись в шаль, которую его мать подарила мне... Я точно знала, что не только я чувствовала эту перемену. Мы непринужденно беседовали по дороге сюда, но теперь это почему-то было невозможно. Я хотела что-нибудь сказать, но не знала что. Мне очень хотелось, чтобы он заговорил со мной.
Баду забрался на заднее сиденье, отделенное от кабины брезентом. Я взяла с собой несколько французских книжек с картинками и теперь дала их Баду. Он не спеша перелистывал страницы одной из них.
Ажулай посмотрел на меня, когда я наконец произнесла его имя.
Я больше не могла делать вид, что ничего не знаю.
— Твоя жена. Я видела, как она сидела рядом с тобой у костра. Она очень милая.
Будто тень пробежала по его лицу, и оно приняло странное, непонятное мне выражение. Он сжал челюсти, и я вдруг испугалась, что чем-то задела его.
— Прости, Ажулай. Я сказала что-то не то?
Он отвел взгляд от пистыи посмотрел на меня.
— Эта женщина — просто одна из сельских женщин. Я знаю ее много лет. — Я видела, что он сглотнул. — У меня нет жены, — сказал он.
Я открыла рот.
— Но Манон... Манон сказала мне, что у тебя есть жена. Она сказала мне, когда я видела ее в последний раз...
Он долго ничего не говорил. Затем сказал:
— Манон играла словами.
Это было странное утверждение, и я его не поняла.
— А...
Мне больше нечего было сказать, и мы снова ехали молча. То, что я испытала прошлой ночью, было обыкновенной ревностью. Я не могла это отрицать. Поэтому сейчас, когда он объяснил, что эта женщина — всего лишь одна из жительниц его деревни, и сказал, что у него нет жены, разве не должна была я почувствовать что-то вроде удовлетворения? Но моя реакция была противоположной.
Ответ Ажулая обеспокоил меня. Его лицо, его голос, то, с каким напряжением он держит руль, — я не сомневалась: он что-то недоговаривает. Я, наверное,
Он съехал на обочину пистыи заглушил мотор, а затем вышел из грузовика и достал с крыши одну из больших металлических канистр с топливом. При помощи лейки он наполнил бак бензином. Когда он снова сел в грузовик, за ним тянулся запах горючего.
— Нам не следовало выезжать так поздно. Сегодня погода испортится, — сказал он.
Я кивнула.
— У меня были дети, — помолчав, сказал он. — Двое.
Слово «были»содрогнуло воздух в грузовике. Как будто в нем не осталось кислорода. Я смотрела на край одеяла, на котором сидела, вертя в руках выбившуюся нитку.
— В деревне была лихорадка. Она убила моих детей и жену. Ее звали Илиани, — просто сказал он. — Многие умерли тогда от лихорадки. Первый сын Рабии тоже умер.
Вдруг я вспомнила о его исчезновении у источника, возле которого мы останавливались перед долиной Оурики, и о кладбище, мимо которого проезжали.
— Твоя жена и дети, — заговорила я, — они похоронены на том кладбище, где мы останавливались вчера?
Он кивнул, а затем прикрыл краем чалмы лицо, завел двигатель, и мы поехали по пистедальше.
Я вспомнила, как хитро улыбалась Манон, когда говорила, что у Ажулая есть жена. Я взглянула на Ажулая, но он больше ничего не сказал.
В течение получаса небо менялось, оно стало странным, бледно-желтым. Солнца не было видно, поднялся ветер. Он дул так сильно, что Ажулаю пришлось крепче держать руль, чтобы грузовик не съехал с дороги. Вскоре небо и земля слились; перед нами возникла стена из пыли. Но Ажулай, казалось, знал, куда ехать. Я представила его во время песчаной бури в пустыне. Наверное, ориентироваться ему помогал врожденный инстинкт кочевника. Возможно, эта способность передалась ему по наследству от предков.
Я подумала о том, что же Этьен перенял от своего отца.
Как только поднялся ветер, мы сразу же закрыли окна, но внутрь все равно попадал песок. Наконец Ажулай резко повернул руль и остановил машину.
Баду стоял на коленях за нами, глядя сквозь лобовое стекло. Ветер так яростно завывал, что машина немного раскачивалась.
Ничего не было видно.
— Мне это не нравится, Oncle Ажулай, — сказал Баду. Уголки его рта опустились, а дыхание стало прерывистым. — Это джинны?— Его глаза наполнились слезами. Первый раз я видела Баду плачущим. — Они съедят нас?
Я потянулась к нему и вытерла слезы с его щек.
— Конечно нет, Баду. Это только ветер. Только ветер, — повторил Ажулай. — Он не может навредить нам. Нам просто придется подождать, пока он утихнет, чтобы мы снова могли увидеть дорогу.
— Но... — Баду наклонился и прошептал что-то на ухо Ажулаю.
— Ему надо выйти, — пояснил Ажулай, положив руку на дверную ручку.
— Я схожу с ним, — сказала я, потому что была в такой же ситуации.
— Нет. Ветер слишком сильный. Я...