Шафрановые врата
Шрифт:
Он все еще смотрел на меня, и мне пришлось перевести взгляд на Баду.
Я не ответила, хотя хотела сказать: «Нет, я не хочу думать, что ты испытывал влечение к ней и что она тебе нужна. Мне ненавистна сама мысль, что Манон твоя любовница, что ты связался с такой расчетливой и злой женщиной. Ты лучше ее во всех отношениях».Но я только продолжала молча смотреть на Баду, пытаясь успокоить свое дыхание.
— Я помогал ей в прошлом, потому что мы жили вместе, но сейчас я делаю это из-за этого малыша. Меня с Манон связывает только
Ажулай отпустил мою руку. Он снял с Баду бабучии прикрыл руками его маленькие ноги.
— Через Манон я познакомился с Этьеном и Гийомом, — продолжал он. — Иногда я сопровождал Манон в дом Дювергеров. Они меня не замечали, так как я для них был всего лишь деревенским мальчиком, выполняющим тяжелую работу для матери Манон. Но я наблюдал за ними и понимал, что они за люди.
Я попыталась представить юного Ажулая в качестве слуги, наблюдающего за тем, как беспечно живут богатые французские мальчики. Я видела его чуть более старшим, чем Баду, с настороженным взглядом и серьезным выражением лица.
И вдруг мне стало стыдно за Этьена, за то, как он относился к Ажулаю, — очевидно, просто игнорировал его. У Этьена было все, а у Ажулая — ничего. И тем не менее... кто сейчас обладал большим?
— Позднее, когда мы все стали старше, — помолчав, вновь заговорил Ажулай, — Манон постоянно говорила об Этьене и Гийоме. Она была зла на них, эти ребята уже не нравились ей, потому что у них было то, чего не было у нее. Она хотела такой жизни, как у них. Когда они уехали в Париж, она просила мсье Дювергера отдать ее в хорошую школу, чтобы она могла изучать искусство. Она рассказывала мне, что умоляла его, но он ответил «нет». Он давал достаточно денег ее матери на содержание дома, на еду, и мне — за помощь по дому, но ничего не давал Манон. Он говорил, что она живет достаточно хорошо и без этого, имеет привилегии. Он говорил ей, что его сыновья занимают главное место в его сердце, а она — второстепенное. Что она должна смириться с этим. Но Манон не могла смириться. Это не ее в характере.
Еще бы!
— Положение Манон ухудшилось, когда ее мать умерла. Мсье Дювергер, подкошенный болезнью, становился все более и более невменяемым. Он больше не давал ей денег и продал дом, который купил для Рашиды. К этому времени Манон была уже молодой женщиной; ей пришлось искать работу. Она стала работать служанкой во французском доме, как ее мать. Она всегда была злой; она была... Я не могу вспомнить французское слово... Она не могла не думать об Этьене и Гийоме, не говорить о них и о том, как несправедливо с ней обошлись. Она вбила это себе в голову.
— Помешалась на этом?
— Да. Она была словно помешанная. Она говорила, что хочет, чтобы сыновья мсье Дювергера страдали так же, как страдает она. Но что она могла сделать? Они почти все время жили в Париже. А однажды летом Гийом вернулся — это тогда он утонул в море возле Эс-Сувейры. Этьен приехал в Марракеш на похороны брата, но пробыл только несколько дней. На следующий год он приехал сюда снова, на похороны своей матери — она внезапно умерла от инфаркта. А еще через год умер мсье
— А потом?
— С годами Манон становилась все более жестокой и злой. Да, она всегда была недоброй, к тому же, как и сейчас, всегда хотела быть первой. Она всегда была красивой и использовала мужчин благодаря своей красоте.
Я кивнула, легко представив Манон молодой и привлекательной, осознающей, какой силой над мужчинами она обладает. Но я знала, что обида, которую она не выставляла напоказ, сидит глубоко внутри нее.
— Она увидела Этьена на похоронах отца. И что потом? — спросила я.
Некоторое время Ажулай ничего не отвечал.
— Потом Этьен уехал в Америку, — сказал он и снова замолчал. Было слышно только спокойное дыхание Баду. — C'est tout. Вот и все.
Но я знала, что это было не все. Он не все мне рассказал.
— Это тогда Манон сообщила ему, что она его сводная сестра? Не было причины и дальше молчать: ее мать умерла, как и другие близкие Этьена. Рассказала ли она ему это только затем, чтобы сделать ему больно и заставить его думать хуже о своем отце? — Я представила, как Манон злорадно сообщает Этьену о том, что они одной крови.
— Окончание этой истории, то, что имеет отношение к Этьену, у Манон, — твердо произнес Ажулай. — Я не могу рассказать этого.
— Но вы оставались с Манон друзьями все это время, — сказала я.
— Мы расставались на несколько лет. Когда ее мать умерла, Манон стала жить в семье французов, у которых она работала, а я уехал из Марокко.
— Ты уезжал? Куда ты уезжал?
— В разные места. Я был молодым и сильным. Я скопил денег и отдал все своей матери. Сначала я поехал в Алжир, потом в Мавританию и Мали. Когда я был моложе, я любил переезжать с места на место. В сердце я кочевник, — заключил он и улыбнулся.
Я посмотрела на свечу и на ее отражение в лобовом стекле.
— А затем я поехал в Испанию, — сказал он.
— В Испанию? — переспросила я.
Он кивнул.
— Сначала я жил в Малаге, потом в Севилье и, наконец, в Барселоне. Я быстро научился говорить на испанском языке — он не очень отличается от французского. Когда я жил в Барселоне, то часто ездил во Францию. Это было хорошее время! Я так много узнал о мире. И о людях. Я поддерживал связь с другом в Марракеше, передавал ему деньги для матери и сестер. В Испании я заработал больше денег, чем заработал бы в Марокко за много лет. Там хватает работы.
Он мог бы сойти за испанца со своими густыми волнистыми черными волосами, тонким носом, крепкими белыми зубами и темной кожей. Я представила его в европейской одежде.
Теперь я лучше узнала его.
— Как долго ты там жил?
Он долго молчал.
— Я пробыл там пять лет, — сказал он.
— Это большой срок. Тебе когда-нибудь приходила мысль остаться там навсегда?
Он приподнялся и коснулся пальцами пламени свечи.
— Я просидел два года в тюрьме в Барселоне.