Шафрановые врата
Шрифт:
Через время Зохра вернулась с котелком теплой воды. Она жестами показала, чтобы я поднялась, и мне стало неловко: из-за своей ноги я не могла встать, не отталкиваясь руками от земли, а я не хотела испортить узоры. Одна из женщин сказала что-то другой, а затем подошла ко мне сзади, подхватила меня под мышки и довольно бесцеремонно подняла. Я криво усмехнулась, как бы извиняясь за свою неуклюжесть, но женщины искренне мне улыбались и говорили что-то дружелюбным тоном. Паста на руках почернела, и по мере того как Зохра осторожно смывала и счищала ее, проявлялись изысканные красновато-коричневые узоры. Я вытянула руки, поворачивая их и любуясь узорами.
— C'est magnifique[79] ,
— Manger, manger[80] .
Вся деревня и гости собрались вокруг костра. Баду появился со старшей девочкой и сел возле меня; Зохра с двумя дочерьми села по другую сторону от меня. Я не видела Ажулая; естественно, он был со своей женой, говорила я себе.
Одна из пожилых женщин быстро размешала варево в котле, а затем огромным металлическим половником вынула большую козью голову. Я вспомнила о головах, которые видела на Джемаа-эль-Фна. Не думала, что буду их есть.
Маленькие девочки передали нам миски с теплой водой; мы вымыли руки и вытерли их кусками материи, повязанными на талиях девочек. Я наблюдала, как все больше голов доставали из котла и укладывали на большие медные подносы, а затем отделяли мягкое сочное мясо от костей. По крайней мере, в головах не было глаз. Женщины, вынув нежное бледно-желтое мясо, приправили его чем-то, похожим на соль и молотую паприку. Они передавали небольшие глиняные блюда с мясом и добавляли туда приготовленную чечевицу и рис. Я взяла свою тарелку; заметив, что дети едят из тарелок своих матерей, я взяла кусочек мяса и подула на него, как делали другие женщины, а затем положила его Баду в рот. Он послушно прожевал, затем снова открыл рот, чем напомнил мне птенца. Я поставила тарелку себе на колени и жестами показала, чтобы он ел сам, а затем, глубоко вдохнув, положила маленький кусочек мяса себе в рот. Оно было соленым и немного жилистым, но вполне приятным на вкус; я не могла сравнить его ни с чем известным мне, но привкус был интересным. Мы с Баду съели все мясо, чечевицу и рис со своей тарелки, а после окончания еды, как это принято в Марокко, все пили сладкий мятный чай. Солнце вдруг село за горы, и так как небо потемнело и становилось прохладнее, костер разгорался все ярче и выше.
Я не заметила, как подошел Ажулай, но когда женщины собирали пустые тарелки, увидела, что он сидит рядом с несколькими другими мужчинами и, как и они, держит в руках длинный инструмент, похожий на флейту или дудку.
Как хорошо, что он вернулся!
Я посмотрела на женщин, сидевших вокруг меня. Скорее всего, их мысли были о смене времен года и о том, как это отразится на их жизни: будет ли засуха или выпадет слишком много дождей, будут ли их животные здоровыми. Они переживали, смогут ли накормить своих детей или им придется слушать, как они плачут от голода, и видеть, как умирают от обычных болезней.
Мне хотелось думать, что я могу быть похожей на них, могу стать сильной и способной преодолевать трудности.
Я думала о том, как далеко зашла и правильное ли решение приняла.
Баду встал и, подбежав к Ажулаю, уселся возле него. Один мужчина медленно и ритмично бил в глиняный барабан в форме песочных часов, верх которого был покрыт чем-то напоминающим растянутую и промасленную козью шкуру. Мужчина поставил барабан между ногами. Собравшиеся хлопали в такт. А потом Ажулай и другие мужчины поднесли к губам флейты и заиграли. Мелодия напоминала горестный плач. Я посмотрела на свои руки, когда тоже начала хлопать. Они были красивыми,
Ажулай приложил кончик своей флейты к губам Баду и предложил ему попробовать сыграть. Баду надувал щеки, старательно дуя, а Ажулай держал пальцы мальчика над двумя дырочками.
Музыка смолкла; женщины снова разносили чай, и вокруг меня не прекращались разговоры. Баду отошел от Ажулая и снова сел возле меня, наклонив голову к моей руке. А потом опять раздался барабанный бой. Один мужчина подержал свой барабан над костром, потом пощупал его, и я поняла, что нагретая козья шкура изменит его звучание. Другие мужчины снова взяли флейты, но на этот раз музыка была другой, живой и ритмичной. Некоторые из мужчин поднялись; Ажулай тоже встал, его лоб и нижнюю часть лица закрывали складки темно-синей чалмы.
И тогда они начали танцевать под музыку, кружась один вокруг другого; их одеяния развевались, как у дервишей. Женщины и дети только наблюдали, хлопая и издавая какие-то горловые звуки — щелканье и жужжание, а языками производили странные высокие вибрации. Мужчины танцевали и танцевали; пламя становилось выше и выше, вздымаясь к звездам.
Закрыв глаза, я позволила звукам заполнить меня. У меня было такое же чувство, как когда я шла домой из бани, — словно мое тело не принадлежало мне, а было легким и послушным, будто не было на ногах тяжелых ботинок. Мне захотелось встать и закружиться в танце вместе с этими берберскими мужчинами; я ощущала ритм барабанного боя внутри себя, раскачивалась взад и вперед, издавая какие-то звуки, и хлопала в ладоши, окрашенные хной.
Я открыла глаза. Всех захватило веселье, музыка и танцы, как и меня.
И вдруг я увидела себя как бы со стороны: женщина в марокканской одежде, евшая простую пищу, сидящая возле костра под североафриканским небом и хлопающая окрашенными хной руками. Я знала, что значит любить и глубоко скорбеть, потеряв тех, кто был для тебя всем. Испытывать радость и боль.
Я поняла жизнь, и не имело значения, произошло это в Олбани или в Африке.
Я снова закрыла глаза и подняла лицо к небу, наслаждаясь ощущением радости, нахлынувшей на меня.
Открыв глаза, я увидела, что напротив Ажулая сидит женщина, которую я не видела раньше. Он смотрел на ее лицо в татуировках, что-то оживленно говоря и кивая, а она отвечала, и то, что она сказала ему, заставило его, запрокинув голову, рассмеяться. Я никогда раньше не видела, чтобы он так смеялся — весело, жизнерадостно.
Женщина была молодой и привлекательной, очевидно, это была отважная кочевница. Свои волосы она чуть стянула лентой, ее смуглую шею украшало много серебряных ожерелий, на тонких запястьях поблескивали браслеты. Она смеялась вместе с Ажулаем, потом забрала у него флейту и приложила ее к своим губам. Я наблюдала за ними через костер, отбрасывающий колеблющиеся блики на их лица.
Вот, значит, она какая, жена Ажулая.
Я была ошеломлена и озадачена тем, что почувствовала. Мне невыносимо было смотреть на них, но и отвести взгляд я тоже не могла. Ощущение счастья, испытываемое еще минуту назад, исчезло, прекрасный вечер был испорчен.
Мне захотелось, чтобы это я сидела сейчас рядом с Ажулаем. Я хотела заставить его смеяться так, как он смеялся от слов своей жены. Я никогда не говорила ему ничего интересного или остроумного. Я вынуждала его быть серьезным, помогать мне. Ухаживать за мной, как он ухаживал за Баду.