Шаги по земле
Шрифт:
Таня была крупной крепкой девушкой, пышущей здоровьем, очень инициативной и энергичной по натуре, оптимистично настроенной, неунывающей. Замечательная смекалка позволяла ей неплохо заниматься, и при удачном трудоустройстве в будущем можно было ждать от нее успехов. Она первой в нашей группе вышла замуж и первой родила ребенка. Она вообще во всем стремилась быть первой, узнаваемой и лучшей.
Все у нее складывалось отлично. Вернувшиеся из полевых командировок родители получили шикарную четырехкомнатную квартиру в новых высотных домах на центральном проспекте, там, где от него ответвляется Симферопольская улица. Это вблизи обелиска Славы, почти рядом с университетом. И Таня прибегала на занятия свежая и неизмятая, так как не пользовалась общественным транспортом.
Рая Сокольская была единственным ребенком в еврейской семье. Родители ее занимали скромные должности, зато полезные для семьи: мама — кассир обувного магазина, отец — сантехник ЖЭКа. И квартиру, соответственно, они имели небольшую, жили в двухкомнатной хрущовке на проспекте Гагарина, около бывшего кинотеатра «Космос». Это недалеко от парка Дубинина, по-своему элитный район, считавшийся почти центром города.
В учебе Рая не усердствовала, знала, что уедет в штаты. У нее там кто-то был из родных: то ли тетя, то ли дядя. Тройки ее устраивали не только в зачетке, но и в том, что оставалось в голове. Зато нрава она была добродушного. Улыбчивая и доброжелательная, немного себе на уме, не избалованная.
Ее планы осуществились, сейчас она живет в Нью-Йорке.
О Валере Анисовиче мы знали мало. Кажется, он был годом моложе нас и школу окончил экстерном — такой себе слабо выраженный вундеркинд, маленький, слегка сутулый, стремительный, всегда спешащий, круглоголовый блондин.
Его бабушка имела частный дом в районе ДТРЗ, там он при ней и вырос, там и жил, о родителях не вспоминал.
Невысокий и неказистый, с кривыми ножками, круглым лицом и вздернутым носом, бледным слегка веснушчатым лицом и веселыми глазами, он был всеобщим любимцем, потому что без конца шутил, сыпал остротами и сам азартнее всех хохотал. Валера очень хорошо занимался, буквально сразу же определившись с научными приоритетами — теорией функций комплексного переменного. Эта специальность относилась к математическому отделению факультета. Он бы туда и поступал, если бы математиков не распределяли по окончании учебы учителями в школы. Валера этого не хотел, не хотел отрабатывать два года и терять время. Поэтому учился на механическом отделении, а научной работой занимался на математическом.
Не совсем помнится, куда он получил направление на работу, но через пять лет приехал на встречу с нами из Минска, где при университете успел защитить кандидатскую диссертацию. Скоро он стал там доктором физико-математических наук, а дальше мы его следы потеряли.
4. Первые зимние каникулы
В первые зимние каникулы я на три дня съездила в гости к Рае Иващенко, школьной подруге, которая работала пионервожатой за семью снегами в глухом хуторке Запорожской области. Это было по сути прощание с сельской юностью, которую для меня персонифицировала Рая.
Я вышла из поезда на каком-то полустанке, вокруг лежали заснеженные дали, укрытые приподнятой, словно подошедшая опара, белизной. Куда ни глянь — везде открытый простор, холмы за холмами, овражки за оврагами, так что горизонт виднелся в несколько линий, и последняя, дальняя, пряталась в слиянии небесной синевы и снежной дымности. Расчесанные ресницы посадок кое-где утопали в снегах, а где и виднелись, то казались следами невиданных зверей, от шальной веселости расписавших поверхности снегов детскими классами.
На площади за вокзалом, меня ждала телега — обыкновенная колхозная бричка, каких я не видела уже лет пять-семь, что казалось неимоверно далеким, почти неправдоподобным. И через несколько часов подвезла она меня к хатке, осевшей в землю, грузно прикрывшейся двускатной крышей. В комнате Раи пахло прелью, сушеными фруктами и обветшалостью. Тут сегодняшний день маскировался под прошлое, был наряжен в его старинный костюм. Во всем чувствовалась истинная патриархальность семьи, у которой Рая снимала комнату, — в ее убранстве, одежде хозяев, утвари, обилию деревянных изделий, наличию русской печи, и все напоминало древнюю Русь.
Назавтра мы пошли в школу, такую же низкую, как все тутошние постройки, и такую же ветхую. Работа Рае нравилась, это я поняла еще раньше по состоянию рабочего стола, да и школьники ее любили, выскочили стайкой во двор встречать. За Раю я была спокойна, хотя не могла избавиться от грусти — она явно втягивалась в интересы, отличные от моих. Жизнь разводила нас. Набегающие дни замаячили росстанью, разъединением, отчужденностью. Она что-то говорила о дальнейших планах, но я слушала рассеянно, видя, что с учебой у нее не ладится, и от этого она чувствует себя неловко.
Домой я вернулась притихшей, с чувством неизбежной, но закономерной, правильной, полезной потери. На душе залегла неокрашенная безмятежность. Мне предстояло встать и от своего порога идти в новый путь — далеко-далеко, одной, без никого из прежних попутчиков. И я собирала силы для этого, настраивала струны души на первый шаг и преодоление безвозвратного пути. Сначала не стало Людмилы, целый мир отпал от меня резко и грубо, словно кто-то вторгся в мои школьные годы и отодвинул их от меня, сказал, что это было не со мной, попросту — украл, оставив довольно банальные сожаления и бесприютность в чужой среде. Потеря Люды — это была драма, пережитая на марше, в сложнейший для меня период, когда она нужна была мне остро как никогда. Теперь отторгалась Рая… Как же я полгода прожила с ложной уверенностью, что она у меня есть, что я занимаю ее мысли и мы по-прежнему едины? А ведь так и быть не может, наверное. Что за детские иллюзии?!
Остаток этих каникул утонул в привыкании к новому состоянию — быть без прошлого, лишь с его тенями. Что же я забираю отсюда, из школы, из детства, из родных пространств? Только знания, опыт? Получается, да. А все остальное наживалось зря. Подруги обнесли палаты моей души. Это был крах, холодно осознанный, бестрепетно, ибо я уже стояла над этой ситуацией, и ни один хищный коготь не мог вцепиться в меня, чтобы остановить парение, сбросить меня в слезы, в паутину отчаяния.
Впрочем, у меня уже был Юра — в скрытой, сокровенной памяти, в замирающем сердце, в теплеющей при воспоминании о нем душе. Он был моим высоким небом и единственной на нем звездой, центром притяжения, объектом мечтательных странствований по будущему. Это к нему я стремилась в своем парении. Юра был моей тайной темой, не обсуждаемой, не упоминаемой, темой не для трепа и будней — для радения без свидетелей, для упований, для жизни без ошибок, в которую я никого впускать не хотела. Боялась я одного — нашей с ним поспешности.
5. Городская весна
Прошло немного времени, и я поняла, что учиться в вузе надо не так, как в школе, по другим методикам. Но что это за методики, где их найти? Не изобретать же самой. Тут мало было выполнять письменные домашние задания, конспектировать первоисточники по гуманитарным дисциплинам, переводить пресловутые «тысячи» с иностранного языка — то, что хоть как-то проверялось на практических занятиях. Мало просматривать конспекты лекций, знать формулировки и доказательства теорем, лемм, различных принципов, что иногда могли спросить. Тут полагалось начитываться материалом наперед, по каждому предмету с опережением самообразовываться. Ни умения обрабатывать огромные массивы новой информации, ни физических сил все это вместить в голове у меня не было, организм сопротивлялся навязываемому режиму работы. Изменяя своим привычкам, мозги, казалось, скрипели и искрили.