Шах королеве. Пастушка королевского двора

Маурин Евгений Иванович

Король рассмеялся, как бы сам недоумевая над собой, а затем, решительно воскликнув: «Долой колебанья!», энергично позвонил и приказал позвать Ренэ Бретвиля.

Через минутку юный герцог вошел в королевский кабинет и остановился у порога в почтительной, выжидательной позе.

– Милый герцог, – ласково сказал король, – у меня имеется для вас поручение, хотя и несложное, но деликатного свойства, требующее молчаливости и скромности. Потрудитесь, не привлекая внимания других, повидаться с Луизой де Лавальер и сказать ей, что я жду ее через час в оранжерее.

Лицо Ренэ смертельно побледнело, его глаза загорелись бешеным огнем. В первый момент юноша даже отступил на шаг назад и ухватился за эфес шпаги, но тут же, несмотря на охватившее его волнение, сообразил,

где и пред кем находится, снова опустил руку и замер в позе гневливой, оскорбленной растерянности.

– Герцог д'Арк! – резким, повелительным тоном произнес Людовик, встав с места и подходя вплотную к юноше. – Приказываю вам ответить мне по рыцарской чести и совести: вы любите Луизу де Лавальер?

– Я глубоко уважаю и люблю это кроткое, чистое создание, но в моем чувстве к ней нет и следа малейшей чувственности! – твердо ответил Ренэ, не опуская глаз перед пытливым взором короля.

– Так, значит, это – не ревность! – пробормотал король. – Что же это? – он задумался; вдруг хмурые морщины на его лбу разгладились. – Понимаю! – произнес он, улыбаясь, и отвернулся. После этого он молча прошелся несколько раз по комнате, затем снова подошел к Ренэ и сказал: – Герцог д'Арк, за какую ежемесячную сумму вы согласились бы держать свечу в то время, когда богатый купец отходит ко сну?

– Ваше величество! – задыхаясь крикнул Ренэ. – Моя жизнь принадлежит королю, но честь– только мне самому!

– Никто не покушается на вашу честь! – холодно возразил король. – Потрудитесь ответить на мой вопрос!

– Вашему величеству и без того известно, что я не стал бы служить какому-нибудь мещанинишке или даже дворянину ни за какие миллионы на свете!

– Так-с! Ну, а когда я, когда король идет ко сну, то свечу ему держит один из первых сановников государства, если бы я поручил вам держать свечу мне, то вы были бы польщены и считали бы себя превознесенным выше меры! Герцог д'Арк! Известно ли вам, что, когда английский король встает ото сна, ему надевает чулки первый лорд королевства? Известно ж вам, что германскому императору в торжественных процессиях поддерживает стремя особа, саном не ниже великого герцога? Известно ли вам, что в Испании только гранд смеет дотронуться до особы королевской крови, а дворянину такое – хотя бы случайное – прикосновение будет стоить головы! – Король помолчал, как бы собираясь с мыслями, и затем продолжал: – Ну, поняли ли вы теперь, что я хотел сказать своим вопросом о свече? Поняли ли вы теперь, что свои отношения к королю смешно и нелепо сравнивать с отношениями к другим? Разве король – такой же человек, как и все? Воплощая в себе Бога на земле, исполняя Его миссию, будучи Им венчан на царство, может ли король быть измерен той же меркой, что и другие, обыкновенные люди? Вы почувствовали себя оскорбленным тем, что вам поручают вызвать девицу на свидание. Да разве вы устраиваете свидание какому-либо богатому купцу? Друг мой, быть камердинером, слугой вообще – мало чести! Но камердинер, служащий французскому королю, должен иметь за собой очень длинный ряд предков, чтобы удостоиться получения такого почетного поста! Если вы будете устраивать за деньги свидание богатому купцу, то будете низким и грязным сводником. Устраивая свидание французскому королю, вы только исполняете свой рыцарский долг! И мне приходится растолковывать это вам, герцогу д'Арку, уже не раз высказывавшему совершенно такие же мысли, вам, которого я отличил именно за светлый ум и рыцарскую лояльность?

– Ваше величество, я был не прав! – с трудом произнес Ренэ, смущенно поникая головой.

Но король, казалось, не слышал этих слов. Глубокий лирический порыв вдруг охватил его, и Людовик, словно говоря с самим собой, с грустью продолжал:

– Но, если король – не такой же человек, как все, он все же – только человек. Разве мы, короли, не знаем голода и жажды? Разве мы не нуждаемся в дружбе? Разве великая богиня любви не царит так же полновластно над нашими августейшими сердцами, как над сердцем простого пахаря? Увы, все эти чувства ощущаются нам еще острее, еще властнее! Созданные путем долгого и тщательного подбора лучших родов,

мы отличаемся такой утонченностью чувств, которой не знают дети случайных браков, дети низов! Но как отвечают нам на эту потребность к высокому? Вокруг трона кишат и роятся лесть, коварство, измена и предательство, нашей дружбой дорожат потому лишь, что она оплачивается, нас любят лишь за блеск королевского венца. Долгие годы бредем мы в полом нравственном одиночестве, никому не доверяя, ни с кем не делясь сокровенной частью души, не отдыхая ни в чьих объятиях, искренности которых можно довериться. А когда наконец король находит человека, на которого можно положиться в самой священной и самой интимной части жизни, тогда оказывается, что наша королевская дружба тягостна, что наши поручения – позорны, что, вкладывая в руки надежного человека нашу тайну, свою святыню, нашу… любовь, мы… оскорбляем рыцарскую честь друга! Бедные короли! Одинокие короли! Жалкие, бессильные короли!

– О, простите меня, простите, государь! – воскликнул Ренэ, забывая всякий этикет, а затем, бросившись на колени перед Людовиком и осыпая его руки поцелуями, сквозь слезы продолжал: – Я был не прав! Простите мня, мой государь, простите!

– Ну так встань, милый Ренэ, и передай Луизе де Лавальер мое приглашение! – сказал в ответ король, ласково положив руку на голову юноши и бесконечно радуя его интимностью тона. – Пойми, что в этом поручении – знак высшего доверия! Король легко найдет человека, которому можно доверить государственную печать или жезл главнокомандующего, но тех, кому можно доверить тайну своего сердца – мало, а ты – из их числа! Ну, ступай, сын мой, ступай!

Король ласково провел по голове юноши, и тот весело вскочил, чтобы исполнить королевское поручение.

Людовик некоторое время смотрел вслед исчезнувшему, а затем тихо произнес:

– По-видимому мальчик пошел в деда! – тут король улыбнулся, вспомнив забавную историю Крепина Бретвиля, рассказанную ему некогда юношей. – Это не очень-то удобно. Зато у него золотое сердце. – Король снова задумался, но мысль о предстоявшем свидании с Луизой сразу разогнала все прочие думы, и, поддаваясь припадку шаловливости, от которой в его детстве сильно страдал старый, верный дядька-слуга, он с громким хохотом крикнул: – Лапорт! Старый дурачина! Где ты провалился? Иди сюда, одеваться надо! Лапорт, где ты, черт возьми?

– Да иду, иду! – ворчливо пробурчал Лапорт, показываясь в дверях. – Эх, ваше величество, ваше величество! И когда только вы угомонитесь! Уж большой выросли, королем стали, а все еще балуетесь, словно пятилетний принц! Беда!

VIII

Когда король вошел в пустынную оранжерею, Луиза уже была там. Бледная, смущенная, растерянная, девушка забилась в уголок у большой пальмы и стояла, обеими руками стискивая сердце, в трепетном биении готовое выскочить из груди.

При виде Лавальер Людовик вдруг потерял свою победоносную уверенность. Опять эта девушка до реальности остро напомнила ему нежный ландыш сна, и опять ему показалось невозможно бурным натиском страсти сорвать этот душистый цветок чистоты и невинности!

– Мадемуазель! – произнес король и сам удивился, как робко и неуверенно звучал теперь его обычно властный голос.

Луиза вздрогнула, вскинула взор, сейчас же опустила его и попыталась сделать что-то вроде реверанса, однако он вовсе не удался ей в этом приливе полного смущения.

– Оставьте это! – все тем же дрожащим голосом продолжал король. – Разве вы не видите, не чувствуете, что я пришел к вам не как король, требующий условных знаков почтения, а как робкий проситель, с трепетом стучащийся в ваше сердечко, надеясь найти там ответное эхо? О, Луиза!.. О, милая, милая девушка! Как глубоко, как властно заполонила ты все мои думы, все мои мечты, стремящиеся лишь к одной тебе!

Лавальер смертельно побледнела и пошатнулась. На одно мгновение ее взор с безграничным испугом скользнул по лицу Людовика, как бы желая удостовериться, что это – он, что это ей не привиделось. Дрожащие губы долго не могли выговорить ни слова; наконец Луиза задыхаясь произнесла: