Шах королеве. Пастушка королевского двора
Шрифт:
– Ваше величество, – ответила д'Артиньи, – до сих пор Луиза никогда никому из нас не высказывала своих чувств. Правда, мы уже не раз поддразнивали ее, что она смотрит на ваше величество влюбленными взором каждый раз, когда за ней никто не следит. Однако мы сами не придавали этому серьезного значения. Но то, что она оказала вчера… Нет, ваше величество, это не могло быть случайным настроением! Луиза слишком стыдлива, скромна и нежна, чувство, овладевшее ею, должно было действительно переполнить ее сердце, чтобы излиться в таком откровенном признанье.
– О, благодарю вас, благодарю за эти чудные слова надежды – восторженно воскликнул король, вскакивая со скамейки. – Поверьте, мадемуазель, я не останусь в долгу перед вами! За все – и за причиненное вам беспокойство, и за эту радостную весть – я сумею отблагодарить вас. Теперь вы можете не беспокоиться больше о ревности жениха. Я сумею лично успокоить его относительно этого, и ваша свадьба состоится в ближайшем будущем. Я сам поведу вас к венцу. Еще, еще раз благодарю!
Людовик поспешно удалился взволнованным шагом. В своем радостном возбуждении он не обратил внимания на то, что д'Артиньи, по-видимому, вовсе не казалась обрадованной сообщенной ей вестью. Нет, бледная, с бессильно опущенными руками, с поникшей толовой, она так и осталась стоять на месте, словно пришибленная страшной вестью, а ее губы в то же время еле слышно шептали:
– В скором времени… в скором времени состоится моя свадьба. Боже, научи и поддержи меня! Что же я скажу ему после венца? У меня была надежда, что можно будет свалить вину за старый грех на короля.
Я объяснила бы это просто королевской шалостью, капризом, которому не противятся. К такой ошибке Анри не стал бы ревновать меня, простил бы мне то, что считал бы вынужденным грехом. А теперь сам король успокоит его. Что же я скажу Анри? Я не переживу этого, не переживу!
Король уже давно скрылся из вида, а д'Артиньи все стояла на прежнем месте, и ее губы что-то беззвучно шептали.
Вдруг она испуганно вскрикнула и отшатнулась: чья-то нежная рука шаловливо легла на ее плечо.
– Господь с тобою, Полина! – послышался веселый голосок Мари де Руазель. – Как можно так пугаться? Но ты вообще на себя непохожа, на тебе лица нет! Что случилось?
После этого Мари нежно обвила Полину за талию, притянула к себе и ласково усадила с собой на скамейку.
«Руазель – парижанка, – пронеслось в голове д'Артиньи. – Она многое испытала, все знает, сумеет найти выход! Не сказать ли ей? Все равно я не могу таить свою беду в душе! Я должна буду искать где-нибудь совета и помощи».
– Мари, – глухим голосом произнесла она, и ее запавшие глаза с тоскою и надеждой уставились на задорное личико подруги. – Ты как-то рассказывала, что одна девушка… – Полина замялась, страшась выговорить то, что было у нее на языке.
– Господи, да чего ты мнешься? – воскликнула парижанка, весело рассмеявшись. – Разве существует такая вещь, которую не могла бы сказать одна подруга другой? К сожалению, я не могу даже облегчить тебе признание, потому что рассказывала вам всем слишком много забавных историй и не знаю, какую ты имеешь в виду!
– Насколько помнится, имя этой девушки было Жаклина… Лелонг или Леблон…
– Ах, история Жаклины Лэглон! Ну да! Жаклина весело провела свою молодость, не отказывая себе ни в чем, а когда пришла пора выходить замуж, то при помощи некоей опытной старушки сумела скрыть все грехи прошлого.
– Но разве это возможно?
– Господи, да почему же… Эге! – воскликнула вдруг Мари, перебивая сама себя; затем она взяла Полину за плечи, повернула ее лицом к себе и, с сочувствием заглянув в ее смущенные глазки, тихо произнесла: – Вот оно в чем дело! Ты сама в таком же положении?
Вместо ответа д'Артиньи еще ниже поникла головой, и из ее глаз брызнули слезы.
– Ну, чего плакать, дурочка? – ободрительно сказала Мари. – Вот еще велика беда! Немного откровенности с твоей стороны, и я укажу тебе отличный выход! Когда это случилось?
– Около двух лет тому назад. Негодяй, которого я никогда не любила, которого глубоко ненавижу, воспользовался моей неопытностью и доверчивостью! И вот теперь я должна выйти замуж за хорошего человека и… не могу! Ведь Анри бесконечно ревнив и не отличается той снисходительностью, которая ныне в моде! Если я откровенно признаюсь ему в грехе прошлого, он отвернется от меня, и тогда… О, мои родители! Нет, тогда мне останется только покончить с собой!
– Фу, что за смертоносная чушь! – с негодованием воскликнула Мари Руазель. – Топиться или травиться из-за мужчин, из-за этих коварных, лживых, вероломных созданий? Нет, Полина, ты просто унижаешь пол, к которому имеешь честь принадлежать! Да к такому насильственному решению вопроса нет ни малейшей необходимости. Слыхала ли ты о существовании такой знахарки, по имени Екатерина Вуазен?
– Не… нет… не помню…
– Ну так я дам тебе ее адрес – она живет в Вильнев-сюр-Гравуа. Это один из самых отвратительных углов Парижа, но тут уже нечего разбирать! Ну так стоит тебе запастись несколькими золотыми, и Вуазен устроит все что угодно! Вообще-то к ней не очень приятно обращаться; несмотря на доброе, располагающее лицо, эта старуха – ужасная злодейка. Говорят, что она специально занимается приготовлением и продажей ядов. Кроме того, не будь у этой негодяйка могущественных покровителей, ей давно пришлось бы предстать перед судом в качестве обвиняемой в поставке младенцев для черных месс… [30]
30
При Людовике XIV, в связи с начавшимся разложением нравов, свирепствовала эпидемически ужасающая преступность. Отравление было самой обыденной, заурядной вещью. Достаточно вспомнить хотя бы процесс маркизы Бренвилье, отравлявшей просто из любви к искусству. Впрочем об этом читатель может найти подробнее в романе «Опасные пути», изд. А. А. Каспари. Екатерина Вуазен (точнее: Монвуазен), о которой здесь упоминается, впоследствии поплатилась сожжением живой (1680 г.), как соучастница Бренвилье. Кроме отравлений, в то время свирепствовали также так называемые черные мессы. Это были литургии, служившиеся сатане, причем алтарем являлось обнаженное тело женщины, а в жертву сатане приносилась кровь, добывавшаяся из перерезанного горла младенцев. Самое ужасное то, что в этом кощунстве принимало участие католическое духовенство, от простых священников до епископов.
– Боже, какой ужас! – воскликнула Полина, содрогаясь.
– Да, мерзость порядочная! – хладнокровно согласилась Мари. – Я большая охотница до всяких пикантных приключений, но в такой гадости не согласилась бы принять участие ни за что на свете. Нет, пусть я буду немножко в разладе с… моралью, зато с Небом я не рискну порвать хорошие отношения.
– И у такой женщины я должна искать помощи!
– А не все ли тебе равно? Если ты тонешь, будешь ли ты рассуждать, чиста ила грязна протягиваемая тебе рука спасения? Ведь ты пойдешь к бабушке Вуазен не за ядом, не за младенцами. Ты идешь по такому делу, которое никого не касается, кроме тебя самой! Милая Полина, не погибать же тебе из-за смешной брезгливости!
Д'Артиньи молчала, погрузившись в глубокую задумчивость. Она сознавала справедливость замечаний Мари, однако ее ужасала мысль об одной возможности вступить в непосредственное общение с такой страшной злодейкой, как «добрая» бабушка Вуазен. Но что же было делать ей иначе? И Полина внутренне сознавала, что ей придется побороть свою брезгливость и все-таки обратиться за помощью к этой «доброй бабушке»!
VII
– «Луиза – слишком стыдлива, скромна и нежна»! – с чувством повторил слова д'Артиньи король Людовик, вернувшись к себе в комнату. – И я еще колебался, я еще раздумывал над тем, остановиться ли мне около ароматного цветка, который сам тянется ко мне своей нетронутой юностью?