Шах королеве. Пастушка королевского двора
Шрифт:
Короля она не назвала. Она просто сказала, что полюбила женатого человека, который к несчастью также полюбил ее. Этот человек очень знатен и могуществен; он способен начать искать ее и вырвать из монастыря, раз ее не будут связывать обеты. А тогда ей придется наложить на себя руки, потому что она не может жить в грехе и позоре, не может хотя бы ради матери, для которой это будет смертельным ударом.
Аббатиса выслушала девушку и затем ответила взволнованным, слегка дрожащим голосом:
– Да, вы правы, дитя мое! В вашем положении иного исхода нет! Останьтесь эту ночь в монастыре, сосредоточьте свои мысли в молитве, обратите их к Богу, и если завтра утром вы подтвердите мне твердость и неизменность своего решения, то завтра же после литургии над вами будет произведен чин пострижения! Но во всяком случае…
Тут настоятельница замолчала, так как ее внимание привлекла черная точка, быстро мчавшаяся по дороге, поднимая облако пыли.
Луиза тоже заметила эту точку. Ее сердце забилось испуганным предчувствием.
Точка всю росла, уже можно было разглядеть открытый экипаж, запряженный четверкой огневых коней. На кучере, ликерах и лакеях виднелись цвета короля. Экипаж подъехал к воротам. Вскоре послышался испуганный вскрик привратницы:
– Его величество король!
XI
Отличаясь превосходной памятью, король Людовик отнюдь не забыл, как то думала Генриетта, о назначенной на пять часов совместной прогулке верхом. Даже наоборот, когда на замковых часах колокол звонко отбил четыре удара, Людовик оторвался от чтения доклада главного интенданта и, со скучающим видом откидываясь на спинку кресла, недовольно произнес:
– Уже четыре… В пять надо ехать кататься с Генриеттой! Какая тоска!
Он оглянул комнату, и от одной мысли, что придется опять выносить близость и ласки этой женщины, ему показалось, что солнце не так уже радостно светит с безоблачного неба, не так уже сладко пахнут цветы ближних куртин.
Людовик невольно задумался над тем, как быстро совершалась в нем эта перемена. О да, скрывать нечего, охлаждение к Генриетте началось в его сердце много раньше… еще с осени, пожалуй! Уж очень требовательна была герцогиня в любви! Людовик не закрывал глаз и не скрывал от себя, что на особенную верность возлюбленной он положиться не мог. В том, что в часы скуки жена брата развлекалась обществом других мужчин, что иных она дарила реальными знаками внимания, Людовик нисколько не сомневался. Но, допуская по отношению к себе самое широкое толкование свободы, Генриетта отрицала за своим возлюбленным малейшее право на таковую. Кроме того, она сгорала жаждой власти, неизменно требовала своего участия в политических делах, возводя интригу в перл дипломатического искусства. Все это делало ее чрезвычайно неудобной, а ее любовь – порой просто тягостной. Но все-таки… да, Людовик не мог внутренне не признать, что вплоть до вчерашнего вечера близость Генриетты волновала его, давала минуты острого блаженства.
Почему же то, что еще вчера манило и волновало его, сегодня стало казаться невыносимым, тягостным, назойливым? Неужели лишь потому, что вчера вечером он услыхал наивное признанье, произнесенное сочным, звучным девичьим голоском, а сегодня, заглянув в томные глазки стыдливой обладательницы этого голоса, он прочитал в их взоре самоотреченное обожанье? Может быть, и потому… Но не все ли равно, почему? Важно то, что надо ехать кататься, тогда как этого безумно не хочется. А надо, надо, надо…
И вдруг мозг Людовика прорезала самая простая мысль, которая до того времени почему-то не приходила ему в голову:
«А почему именно надо?»
И стоило этому вопросу возникнуть в голове, как Людовик сразу почувствовал громадное облегчение.
«Действительно, почему именно надо? – подумал он. – А если я не хочу? Почему, ради чего я должен насиловать свою волю? Ведь так или иначе, а мне придется не сегодня-завтра порвать с Генриеттой. Ну так для чего я буду сегодня насиловать себя, притворяться, разыгрывать нежно влюбленного?»
Король сразу повеселел. Но надо было обезопасить себя от попыток Генриетты заставить его насильно исполнить данное вчера обещанье. Ввиду этого Людовик вызвал Лапорта и строго-настрого приказал ему не пропускать никого в апартаменты короля, говоря всем, что его величества нет и неизвестно, где он находится.
В начале шестого часа явился первый посланец от Генриетты, около шести – второй и третий подряд. Все они вернулись к герцогине ни с чем, и Людовик уже считал себя окончательно избавленным от домогательств Генриетты, как вдруг – это было в начале седьмого часа – до его слуха донесся звук визгливого старческого тенорка Лапорта, видимо старавшегося кому-то преградить доступ в королевский кабинет.
Вся кровь хлынула в голову Людовика. Думая, что человек, пытавшийся насильно проникнуть в королевские апартаменты, принадлежит к числу лиц свиты герцогини, он решил раз и навсегда отучить дерзкого от подобной фривольности. Но еще из соседней с приемной комнаты Людовик различил, голос Ренэ, настойчиво требовавший, чтобы Лапорт пропустил его.
Король тут же подумал, что герцог д'Арк не принадлежит к числу лиц, способных легкомысленно и без основательной причины рискнуть на такой шаг. Очевидно, сучилось что-нибудь из ряда вон выходящее! Поэтому, быстро распахнув дверь приемной, Людовик спросил:
– Ренэ, что случилось?
– Ваше величество, – дрожащим от волнения голосом ответил юноша, – случилось нечто такое, о чем я считаю необходимым довести до вашего сведения!
– Считаете?
Вместо ответа Ренэ покосился на Лапорта. Король понял и лаконичным движением пригласил Ренэ войти в соседнюю комнату.
– Ну? – отрывисто спросил он его там.
– Ваше величество, – чуть не плача, произнес Ренэ, – очевидно ее высочеству герцогине Орлеанской стало известно о свидании, происходившем сегодня утром в оранжерее. По крайней мере, ее высочество только что при всем придворном обществе осыпала девицу де Лавальер бранью и тяжелыми оскорблениями, откровенно назвала ее самой низкой распутницей и приказала до утра выехать вон отсюда. Де Лавальер не стала ждать утра, и я сам видел, как она только что выехала в крестьянской повозке. Я окликнул ее, но она не слыхала. Вообще ее вид внушает серьезные опасения, как бы она не наложила на…
Но король уже не слушал далее. Не заботясь о своем внешнем виде, не надевая шляпы, он кинулся вон, направляясь к покоям Генриетты Английской.
Герцогиня все еще находилась на веранде среди придворного общества, когда на ступеньках показался Людовик. Гели бы Генриетта не была так взволнована, то заметила бы, что вид короля не предвещает ничего доброго. Но она еще не успела переварить в душе сообщение Гиша, в ней все еще дрожали мстительным гневом каждая жилка, каждый фибр души. Поэтому, увидев короля, она воскликнула самым язвительным тоном, на какой только была способна: