Шахнаме. Том 1
Шрифт:
Если бы Фирдоуси смог представить свою поэму победителю, наследнику саманидов Махмуду в первые два-три года после его торжества, острота противоречий еще не была бы так очевидна. Махмуд еще не определил свою политику, а продолжал по инерции прежнюю, саманидскую: борьбу на северо-востоке с наступающим на Мавераннахр «Тураном» и стремление подчинить своей власти западный Иран в борьбе с халифатом.
Несколько позднее и именно к моменту, когда «Шахнаме» была представлена в Газну, определились новые, свои линии внешней политики Махмуда: экспансия в Индию, а на севере — необходимое обеспечение тыла (мир с «Тураном», т. е. с караханидами) с отказом от Мавераннахра. Как известно, этот поворот во внешней политике ознаменовался восстановлением арабского языка в качестве языка государственного и оформился «сменой кабинета» — отставкой везира Фазла ибн-Ахмеда Исфераини (в 1010 г.), место которого занял Ахмед ибн-Хасан
Можно утверждать, что «Шахнаме» в конечном счете не могла быть принята Махмудом Газневидским, независимо от оценки ее художественных достоинств и даже независимо от момента появления Фирдоуси при дворе. Дело не столько в сюжете поэмы, сколько в том, что она — отражение народного сознания в творчестве гениального поэта.
Такая идейная направленность была в непримиримом противоречии с основами газневидского государства, со всеми главными линиями и внутренней и внешней политики Махмуда.
И если бы Фирдоуси представил свою поэму раньше, до поворота внешней политики Махмуда, может быть, и не так остро, не сразу выявилось бы это противоречие, но оно неизбежно выявилось бы в конце концов, и поэма Фирдоуси все равно была бы отвергнута. Ведь новая, удобная для поднесения Махмуду редакция была, по существу, только внешним, неизбежным оформлением, не менявшим и не бывшим в состоянии изменить сущности.
В поэме прежде всего бросается в глаза явная антитуранская тенденция. Она, конечно, была неуместна с момента соглашения с караханидами, т. е. именно тогда, когда была представлена поэма. Нам представляется, что тюркское происхождение самого Махмуда не имело особого значения. К услугам султана, как и любого другого властителя, всегда была готова пышная генеалогия, которая возвела бы его род к любому мифическому или историческому знатному предку-иранцу. Да и вообще государство газневидов было не тюркским, а лишь неофеодальным ирано-афганским государством с династией тюркского происхождения.
Антиарабская тенденция выражена не менее ярко, а в конце поэмы исключительно сильно. Она неизбежно переходит в антимусульманскую, что, конечно, не к месту при Махмуде, получающем инвеституру для «священной войны» с «неверными» в Индии от повелителя «правоверных» — аббасидского халифа. Но, пожалуй, и эта тенденция — не решающий фактор неприятия поэмы. Махмуд — политик, а не верующий мусульманин и, думается, вопросы правоверия (суннитства и шиитства) сами по себе не имели для него значения.
Но что бесспорно не зависело от момента — это не сразу ощутимая, скрытая за аристократическим иранским легитимизмом и национализмом, народная тенденция, противопоставленная абсолютизму владык Ирана.
В ней заключена основная причина непримиримого противоречия между султаном и поэтом. Подобная тенденция не могла быть по душе и саманидам, но для них в поэме было много таких положительных моментов, которые могли временно затенить, как-то уравновесить противоречивые социальные элементы произведения. Ведь за внешним, с чем можно было бы примириться, в поэме Фирдоуси стоит внутреннее, народное начало, органически чуждое любому владыке-феодалу, грозящее основам и династийного господства Махмуда и вообще феодального владыки, совершенно независимо от его внешней или внутренней политики.
Попутно возникает небезинтересный вопрос: почему так долго редактировалась поэма для поднесения султану Махмуду? Ведь, время, несомненно, было бесконечно дорого автору.
Может быть, утверждение, что автор готовил новую редакцию около 10 лет, само себя опровергает?
Мы не знаем, что и как было дополнено, хотя и допускаем вероятность включения новых эпизодов. Наряду с добавлением нового, возможно было и изъятие кое-чего из старого. Но вот, что бесспорно: поэма должна была быть заново оформлена для поднесения Махмуду, а это не достигалось только заменой или припиской посвящения, что могло иметь место при посвящении лирического «дивана», где текст оставался неизменным. В посвящении большой эпической поэмы, которая и читалась бы по частям, недостаточно было общего посвящения, Надо было не только рассыпать по всей поэме оформляющие панегирики (в связи с которыми мы находим такой лирический шедевр, как «Памятник»), но и многое изъять из того, что могло показаться Махмуду одиозным (упоминания, а тем более возможные панегирики саманидам, вельможам их окружения). Наконец, все это необходимо было заново переписать, переплести, т. е. оформить как книгу, но не книгу-том, а несколько томов (семь, как указывают источники). Все это требовало не только времени, но и средств, а их могло и даже должно было быть мало. Нужно было искать кредит, заручиться поддержкой новых лиц, которые могли
Пребывание Фирдоуси в Газне и конфликт с султаном Махмудом освещены и, в то же время, затемнены легендой об обиженном поэте и оскорбленном султане; легендой, заменившей даже в старейших источниках реальную биографию Фирдоуси.
Несколько слов о сатире поэта, так оскорбившей султана Газны.
Не отрицая вообще возможности того или иного сатирического отклика, можно твердо сказать, что сатиры на султана Махмуда как факта реальной биографии Фирдоуси не было и не могло быть.
Есть все основания быть уверенными, что поэма Фирдоуси не была принята в Газне, а, следовательно, не оплачена в соответствии с надеждами.
Далее, после «бегства» из Газны в биографии Фирдоуси следуют «годы странствований». Надо сказать прямо: ничего достоверного мы не знаем и об этом периоде. Ведь даже автор «Чехар-Мекале» сам беспомощен осветить этот период и вынужден, за неимением ничего другого, приводить легенду со всеми ее противоречиями и нелепостями. Воспроизведем здесь, чтобы как-то заполнить отсутствующую последнюю страницу биографии Фирдоуси, версию, содержащуюся в «Чехар-Мекале».
Итак: Фирдоуси бежит из Газны, спасаясь от гнева Махмуда (сатира послана ему? доставлена?), полгода укрывается в Герате (в доме отца поэта Азраки). Находит себе приют у именитого вассала Махмуда, испехбеда Шахриара [424] (=ибн Шарвина, — часто упоминаемого придворным историком Махмуда ‘Отби, как близкого к знаменитому Кабусу-Вошмегиру человека) и хочет ему посвятить (перепосвятить!) «Шахнаме». Шахриар говорит: «... Махмуду твою книгу еще не передали ... поймет, оценит еще, когда прочтет... а сатиру откупаю». Фирдоуси сатиру уничтожил, но шесть бейтов до Низами Арузи дошли, он их цитирует. В то же время из текста «Чехар-Мекале» ясно, что сатира не дошла до султана, так как Фирдоуси смог вернуться в Тус еще при жизни Махмуда.
424
Испехбед — дословно «военачальник». Здесь наследный титул эмиров Табаристана из династии бавендидов.
Следуем дальше за легендой и автором «Чехар-Мекале». Престарелый поэт, гонимый страхом, уезжает дальше на запад — в пределы бовейхидов (не вассалов султана!), т. е. возможно к Беха-од-Доуле или (после 1012 г.) к его сыну Сольтан-од-Доуле. Здесь, в Ираке, побуждаемый неким вельможей по имени Муваффак, Фирдоуси пишет поэму на благочестивую кораническую тему «Юсуф и Золейха», где выражает сожаление о том, что жизнь свою посвятил воспеванию язычников: Ростема, Исфендиара и др., т. е. отрекается от «Шахнаме». (Здесь легенда говорит еще о поездке Фирдоуси в Багдад к «пленнику бовейхидов», халифу). Но вот Фирдоуси снова в родном городе Тусе, т. е. в пределах владений султана Махмуда, и султан даже, так говорит Низами Арузи со слов поэта Мо‘эззи [425] , прислал ему обещанное вознаграждение. Но оно запоздало, Фирдоуси уже не было в живых, а дочь его отвергла этот «дар раскаявшегося султана», передавшего золото на постройку караван-сарая, что на пути из Туса в Балх. Низами Арузи сам видел этот рабат. Даты кончины поэта нам автор не сообщает.
425
Эмир Мо‘эззи — знаменитый поэт-панегирист ранних сельджукских султанов, старший современник автора «Чехар-Мекале».
Нет каких-либо оснований не доверять автору «Чехар-Мекале», но он сам, через сто лет после смерти Фирдоуси, находясь в его родном городе и посетив могилу поэта, по-видимому, не имел твердой почвы для связного и убедительного рассказа, а повторил, что только «запомнили» старожилы Туса.
Нам представляется, что в рассказе о странствиях Фирдоуси обрывки легенд перемешаны с крупинками реальной действительности, но через тысячу лет слишком трудно в этом разобраться. Так, вполне возможным могло быть пребывание Фирдоуси у бавен-дидов Табаристана, в Исфагане, возможно и у бовейхидов Фарса; мало вероятно, но не исключено посещение Ирака, и, пожалуй, авторство «Юсуфа и Золейхи». Однако все эти факты, думается, могли иметь место лишь до начала работы над второй «махмудовской» редакцией «Шахнаме». Более чем престарелый поэт (ведь есть же упоминание о возрасте, «близком к восьмидесяти») после бесспорной неудачи своей поэмы в Газне оставался в Тусе, а не путешествовал по всему Ирану, как гласит легенда.