Шахнаме. Том 1
Шрифт:
Наконец, и эстетическое восприятие «Шахнаме», произведения, оформляющего переход литературы на национальный язык фарси (дари), было органически более близко широким демократическим кругам востока, так как запад в деле перехода литературы на национальный язык (идущий в своем литературном аспекте с Востока) отставал от востока, как отставал и в своем общественно-политическом становлении.
«Отречение» Фирдоуси от старой поэмы в предисловии к новой было бы понятней именно в эти, наиболее тяжелые и смутные годы. Психологически понятным было бы даже посвящение поэмы в так называемой «второй редакции» эмиру Хан-Ленджана близ Исфагана. Потеряв надежду на Запад, не видя еще ничего на Востоке, поэт мог просто в отчаянии отдать экземпляр поэмы (отнюдь не новую редакцию) приютившему его эмиру... Это было (если это было)
(см. стихи 387—390).
Окрыленный надеждой поэт возвращается к своей поэме (забыто, понятно, и «отречение», если оно было!). Он оформляет ее для поднесения новому «Владыке востока и запада». Но и здесь, как известно, поэта ожидало жестокое разочарование.
Легенды о Фирдоуси рождены именно из-за отсутствия реальных фактов, часто затемняют, искажают реальные черты образа, но всегда говорят нам не столько о самом Фирдоуси, сколько об отношении к автору «Шахнаме» различных слоев феодального общества, а в целом об отношении народа к своему великому и любимому поэту.
«Шахнаме» — книга огромного политического значения, и отношение к ней и ее автору всегда было в основе своей политическим.
Из большого количества легенд, создавшихся вокруг образа поэта, мы вправе выделить одну, основную легенду о «поэте и султане», к тому же и самую древнюю: возникновение ее почти современно событиям, к которым она относится. Действительно, уже в старейшем письменном источнике с упоминанием о Фирдоуси (анонимная «История Систана» середины XI в.) мы встречаем как бы зерна будущей легенды: развернутый рассказ о столкновении поэта с султаном при чтении «Шахнаме», о бегстве Фирдоуси из Газны и смерти на чужбине.
Раннее возникновение легенды свидетельствует о политическом значении поэмы, о заинтересованности в ее судьбе если не широких народных слоев (об этом еще рано было говорить в XI и даже XII— XIII вв.), то значительных и разнообразных кругов феодального общества того времени, в большей части резко оппозиционно, даже враждебно настроенных по отношению к Махмуду и газневидской государственности XI—XII вв. Это были, в первую очередь, круги старой дехканской земельной аристократии, а также крупные местные феодалы.
Разумеется, были в феодальном обществе того времени и другие настроения и оценки политики Махмуда, например, в среде новой газневидской военной аристократии. По-видимому, и в некоторых городских — купеческо-ремесленных — кругах отношение к Махмуду было скорее положительным. Так, в части ранней суфийской литературы налицо даже известная идеализация Махмуда, как «справедливого государя».
Тот факт, что уже в раннем — XI в. — памятнике содержится зерно будущей легенды, показывает, что некоторые враждебные газневидам феодальные круги использовали неприятие Газной «Шахнаме» в своих целях. Из сатирического отношения к Махмуду родились отдельные бейты, вложенные в уста поэта. Нарастая, как снежный ком, в два-три столетия они превратились в «Сатиру Фирдоуси на султана Махмуда», объемом свыше ста бейтов, приложенную к рукописям и изданиям поэмы.
Так или иначе, раз возникнув, легенда вскоре заполнила белые пятна в биографии поэта и своим мишурным блеском заменила то немногое реальное, что, может быть, и было в ранних источниках. В основную легенду с течением времени вплетались новые, порой фантастические или бродячие фольклорные сюжеты.
Долгое время основная легенда попросту заменяла биографию Фирдоуси: поэт вместо обещанного золота получает оплату серебром (с каждой двойной строки — бейта — поэмы, а их всего 60 ООО). Оскорбленный поэт отвергает дар султана, разделив полученную значительную сумму (три мешка серебра) между гонцом султана, банщиком и продавцом прохладительного напитка [429] , пишет сатиру на
429
Фирдоуси в этот момент был в общественной бане, т. е. в местном общественном саду-клубе, подобном римским термам.
При сатирическом отношении к султану Махмуду больше всего можно было уронить достоинство царственного мецената, указав на его скупость, противоположную щедрости, традиционно воспеваемой поэтами.
В дальнейшем сатирическое осмеяние Махмуда сочеталось с возвеличением образа поэта, созданием ореола вокруг его имени, ставшего с течением веков подлинно народным. А когда по истечении столетий реальный образ султана Газны отошел в прошлое, основная легенда стала просто легендой о великом поэте. Она имела целью возвеличить образ Фирдоуси, но, по существу, обеднила, принизила его, сведя всю сущность «конфликта» к вопросу оплаты. Очень ярко эта оборотная сторона легенды выявилась в дни юбилейных торжеств 1934 г. в Тегеране, когда демонстрировался фильм, в котором Фирдоуси был представлен искателем высоких гонораров, отомстившим скупому заказчику злобной сатирой. Фильм вызвал возмущение прогрессивной общественности страны.
Если рассматривать легенды или полулегенды в их совокупности и противоречиях, то в целом они безусловно говорят о возрастающем величии образа Фирдоуси в представлении самых широких слоев народа. Среди этих легенд-рассказов есть разные; правдоподобные и фантастические, изящные и грубые, глубокие и наивные, но самое обилие их и общая направленность свидетельствует об отношении народа к великому имени своего поэта, будь то рассказ о младенце Фирдоуси, плач которого слышит весь мир, или рассказ (воплощенный и в живописи: миниатюрах и лубке) о появлении Фирдоуси в Газне и поэтическом состязании с поэтами, о преклонении перед мастерством Фирдоуси соперников включая самого «царя поэтов» ‘Онсори, в уста которого вложено восторженное гиперболическое восхваление Фирдоуси:
Не мастером только, учившим нас, был, Владыкой он был, мы ж — рабами его! [430]Вопрос о действительном отношении поэтов Газны к автору «Шахнаме» — очень интересный и сложный вопрос, и мы к нему отчасти вернемся в следующей главе.
Противоречия легенд друг с другом, а также легенд с реальной, исторической действительностью бросаются в глаза. Они, естественно, неустранимы. Но, вдумываясь в эти противоречия, сопоставляя их, видишь, что противоречиво отношение различных слоев общества к Махмуду, но едина оценка поэта и его поэмы.
430
Переводы без указания имени переводчика или ссылки на текст данного перевода принадлежат автору статьи.
Один из первых «промахмудовских» вариантов легенды мы находим у Низами Арузи. Это — известный эпизод, включенный в текст «Чехар-Мекале» со ссылкой на источник — «со слов поэта Мо‘эззи». Там Махмуд, возвращаясь с войском из очередного похода в Индию, встречает на пути, в горном ущелье, крепость, запирающую выход. В ожидании ответа на свое предложение сдать крепость и дать проход войскам султан волнуется. Сопутствовавший ему везир «Хасан», Мейменди цитирует бейт:
Если ответ будет не тот, какого я жду, То дело решит моя булава в бою с Афрасиабом (дословно: я, палица, поле и Афрасиаб). [431]431
Афрасиаб — туранский витязь, главный противник Ростема.