Шахнаме. Том 1
Шрифт:
Но противоречия остаются. С какого момента исчислял Фирдоуси сроки, указанные в лирических отступлениях? Нам представляется, что последний срок — 35 лет — мог включать и раннюю работу автора над эпическими преданиями, еще до принятия решения взяться за труд, начатый Дакики. А может быть, с момента получения от «друга» необходимой книги? Во всяком случае, можно утверждать, что «Шахнаме» в редакции, законченной Фирдоуси в 994 г., не могла быть позднее посвящена Махмуду Газневидскому без существенной, хотя бы и внешней, обработки. К этой обработке Фирдоуси, конечно, приступил не сразу после завершения первой редакции, а несколько лет спустя, по-видимому, около 390 г. Хиджры (1000 г. н э.). В целом от момента завершения первой до окончания второй редакции прошло около 15 лет!
Первоначальный текст поэмы мог быть дополнен
Несколько слов о промежуточной редакции 999 г. с посвящением правителю Хан-Ленджана, незначительного округа близ Исфагана, Ахмеду ибн-Мохаммеду.
Во-первых, надо с полной уверенностью сказать, что о какой-либо новой редакции огромной поэмы, законченной только что в 994 г., говорить нельзя. Для этого у автора не было ни оснований, ни, главное, времени. Речь могла идти только о поднесении имеющегося экземпляра первой редакции с соответствующей надписью — посвящением.
Во-вторых, новейшие исследования иранских ученых (Бехара, Нафиси и др.) установили ошибочность утверждения Германа Эте, закрепленного авторитетом Т. Нёльдеке, о посвящении Фирдоуси в 389 г. поэмы эмиру Хан-Ленджана. Речь может идти о поднесении ему поэмы переписчиком в 689 г. Хиджры, т. е. через триста лет после окончания поэмы! Дело в том, что дефектное (без точек) графическое начертание
Психологически, конечно, ошибка эта вполне понятна. Но истина, скорее всего, на стороне современных исследователей текста. Одно бесспорно: никакой новой редакции не было и не могло быть.
Итак, поэма закончена в 384 (994) г. К концу работы резко изменилось материальное, прежде всего, положение автора. Если вначале преобладающим, очевидно, было стремление к славе, доброму имени, бессмертию, то теперь вопросы материального обеспечения, вознаграждения за труд всей жизни, труд, величие и ценность которого все более и более осознавались автором, должны были стать на первый план. Надо было реализовать плоды своего труда. А это означало: посвятить свою поэму высокому лицу, меценату, имеющему возможность оплатить подобный труд. Ведь меценатская поддержка, дар поэту, возвышающему своими стихами покровителя, по существу, была единственной формой литературного гонорара в то далекое время.
Но именно с момента окончания поэмы мы почти ничего уже не можем с уверенностью сказать о биографии Фирдоуси.
Вероятно, переработанная поэма была преподнесена султану Махмуду. Однако посвященная Махмуду Газневидскому поэма пришлась не ко двору при его блестящем дворе. Вскоре после этой неудачи, будучи глубоким старцем, поэт скончался, по-видимому, в своем родном городе Тусе. Через сто, примерно, лет его могилу и посетил Низами Самаркандский.
В описании событий этих лет на первый план выступает легенда «о великом поэте и недостойном его дара султане», легенда, имеющая все права на наше внимание, но все же легенда, сквозь призму которой мы вынуждены воспринимать предполагаемые факты биографии Фирдоуси в их порой неустранимом противоречии.
Неизбежно встают и, как увидим, остаются в большинстве не разрешенными существенные вопросы о появлении Фирдоуси (или его поэмы) в Газне, о характере конфликта с султаном Махмудом и неудачи поэта, о так называемой сатире на Махмуда, о странствованиях поэта (пребывании у бавендидов в Табаристане и у бовейхидов Ирака), об авторстве поэмы «Юсуф и Золейха» и о последних годах его жизни.
Был ли сам Фирдоуси в Газне при дворе Махмуда? Старейшее упоминание о Фирдоуси в источниках — рассказ автора «Тарих-е Систан» касается личной беседы поэта
В чем же сущность конфликта между султаном и поэтом, если считать фактом, что «Шахнаме» Фирдоуси не была принята, оценена, наконец, оплачена султаном «как должно» (т. е. в соответствии с обоснованными надеждами самого поэта)? Разумеется, мы не будем останавливаться на таких моментах, как скупость, скаредность «низкородного» Махмуда или неспособность его, «грубого варвара-тюрка», оценить мастерство Фирдоуси. Если Махмуд не был скуп по отношению к другим своим и заезжим (Гезайери и др.) поэтам, если еще в XII в. азербайджанский персоязычный поэт Хакани с тоской и завистью вспоминал: «Слыхал я, что из серебра посуду, из золота имел столовые приборы ‘Онсори», — то почему же Махмуд вдруг оказался скупым по отношению к Фирдоуси в ущерб своему доброму имени?
Может быть, всему виной его невежество, неспособность оценить талант поэта? Кстати, о невежестве, безграмотности «грубого тюрка Махмуда» говорил даже А. Е. Крымский, между прочим, противореча своему же описанию карьеры тюркского раба-голяма на страницах той же «Истории Персии», а также прямому указанию Бейхаки о собственноручных записках Махмуда его сыну Мас‘уду, которые он, Бейхаки, передавал последнему.
Махмуд был потомком тюрка-голяма во втором-третьем поколении. Правда, мы теперь можем с основанием говорить, что лично Махмуд, по-видимому, не был таким тонким ценителем поэзии, каким его представляли иногда. Он был центром, но не душой своего литературного окружения. Младший брат Махмуда — Наср, упоминаемый во «Введении» к поэме, имеет как будто больше оснований считаться ценителем поэтов. Так или иначе, но такие высокоталантливые поэты, как ‘Онсори, Феррохи, и даже поэты средней одаренности (Асджади и др.) процветали и были оценены султаном. Тогда почему же невежество султана проявилось только по отношению к Фирдоуси? Совершенно очевидно, что были особые причины непризнания поэмы «Шахнаме» и газневидским двором и прежде всего султаном Махмудом.
«Шахнаме» Фирдоуси, как и всякое другое великое произведение искусства, имело огромное общественно-политическое значение. Следовательно, признание или непризнание поэмы должно было определяться отношением к ее общественно-политическому смыслу и значению, независимо от ее эстетической оценки. Нам представляется, что художественные достоинства поэмы, мастерство ее автора были неоспоримыми, непревзойденными и не могли не быть оценены по достоинству где бы то ни было.
Можно отметить, что и легенда не дает никаких оснований для обратного заключения.
Следовательно, все зависит от отношения к политике газневидского двора в момент появления поэмы Фирдоуси при дворе Махмуда, т. е. в 1009—1010 г.
Именно советские ученые правильно поставили вопрос о политическом значении «Шахнаме». С наибольшей четкостью, правда, в плане внешнеполитических сопоставлений, без учета положения внутри страны, подошел к вопросу К. И. Чайкин в своей статье «Фердоуси» (сборник «Восток» № 2).
Итак, те, кто идейно и материально стимулировал труд поэта, были уже не у дел. И это относится не столько к самим саманидам, сколько к деятелям типа Абу-Мансура, т. е. людям X саманидского века. Те люди, которые в известном смысле «заказывали» поэму, в период распада государства саманидов оказались неплатежеспособными. А новый «покупатель», султан Махмуд, только несколько первых лет своего владычества (начало XI в.) выступал как наследник и продолжатель традиций саманидов. Политика Махмуда Газневидского не была и не могла быть повторением политики X в.