Шакал
Шрифт:
— Мы можем сделать это вместе, — в отчаянии прошептала Никс.
— Нет, не можем. Если Надзиратель найдет тебя…
— Может, она уже умерла. — Никс вздрогнула, вспомнив, как Кейн протянул руку себе за шею. — Есть вероятность, что она не выбралась из разрушенного Улья живой…
— Она не имеет для меня значения. Меня не волнует, выживет она или умрет. Но мой ребенок… — Он покачал головой. — Я должен идти. Я не могу больше оставаться. Ты же слышишь, что происходит там, где мы только что были.
— Клетка. Вот чья клетка…
— Я
— Ты сам выбрал.
— Мы уже через это проходили. Я ничего не выбирал.
Не уходи, подумала она.
Когда он сделал шаг назад.
Никс посмотрела в коридор на мягкий отблеск света. Тихим голосом она произнесла:
— Ты убиваешь меня прямо сейчас. С тем же успехом я могу остаться здесь, потому что ты меня убиваешь.
— Никс, мне очень жаль…
— Надеюсь, ты найдешь того, кого ищешь.
Входя в туннель, Никс не оглянулась. Ей было слишком больно. Если бы она увидела потемневшее лицо Шака, его голубые глаза, его печаль, она бы вернулась и начала умолять… или, что еще хуже, просто последовала за ним, куда бы он ни пошел.
Она прошла десять футов, когда услышала щелчок закрывающейся панели.
И вот тогда пришли слезы. Она плакала на протяжении всего пути — когда проходила под одинокой лампочкой и когда начала хромать. Она так сильно плакала, что ее легкие горели, словно после быстрого бега, а горло болело.
Ее горе было таким оглушительным, что не было причин вести себя тихо. И ей на это было совершенно наплевать.
Когда свет погас, Никс обнаружила, что поднимается, и, наклоняясь вперед, вдруг ощутила влажность внутри правого ботинка. Ей стало интересно, в какую лужу она ступила, но потом она почувствовала запах крови.
Она попыталась осмотреть ногу, но было слишком темно, чтобы изучить повреждения.
Никс продолжала идти, с каждым шагом хромая все сильнее. Появилась тошнота. Головокружительные волны слабости обрушились на нее. Она перестала думать и ощущала только свое дыхание.
В конце концов, она перестала чувствовать себя живой, хотя продолжала подниматься по все более крутому подъему. Она действовала на автомате, и в доказательство этого в конце коридора всем телом впечаталась в каменную стену, разбила лоб, оцарапала руку, ушибла ногу… хорошо не ту, что истекала кровью.
Какое-то время Никс просто стояла там, ее затуманенный мозг не мог понять, что делать дальше. Но затем ее рука, ее правая рука, та, которой она убивала, потянулась сама, несмотря на наручники, и похлопала по стене. В трех футах от земли.
Он выдолбил туннель в скале, подумала Никс, почувствовав неровность. Шак каким-то образом расколол камень и сделал выход.
Она должна ждать здесь. Дождаться его и его ребенка…
Рычаг сработал в тот самый момент, когда ее осенила эта жалкая идея, и откатившаяся панель,
Никс пошатнулась. А потом пошла вперед. Правда, не понимала зачем. Что она вообще здесь делала?
Ноги просто пронесли ее через проход. Она перешла на другую сторону и оглянулась, когда панель начала закрываться. Три секунды. Шак сказал ей миллион лет назад, что задержка составляет три секунды.
Слабый свет той лампочки вдалеке погас.
Когда все потемнело, Никс потеряла равновесие, словно гравитация забыла о ней, и она собиралась улететь в космос. Она удержалась на месте, выбросив перед собой скованные руки.
Если провозиться здесь еще дольше, ее спасение будет под большим вопросом, ведь она лишится сознания от кровопотери.
Никс слепо переставляла ноги в кромешной тьме. Обе ее руки упирались по бокам в стены. Это была ее единственная ориентация.
Дорога под ногами снова устремилась на подъем, а затем резко стала почти вертикальной.
В конце концов, Никс опустилась на четвереньки, хватаясь за рыхлую влажную грязь скованными руками.
Свежий воздух проникал в ее сознание. Чем выше она поднималась, тем сильнее становился чистый, яркий аромат. Дождь. Трава. Цветы.
Никс все еще плакала, слезы текли по ее лицу, когда она, наконец, выползла на поверхность земли, покрытая грязью и кровью, напоминая животное.
На нее падал мелкий дождь, и вокруг кружил ветер, природа, казалось, приветствовала ее как давно потерянную родственницу. Но некогда было об этом думать. Без предупреждения — хотя возможно, этот путь был одним сплошным предупреждением? — ее ноги ослабли, и она рухнула на колени.
Подняв лицо к небу, Никс попыталась рассмотреть звезды. Что было глупо. Откуда, по ее мнению, падают капли дождя?
Не то, чтобы Вселенная оплакивала все, что она потеряла.
Ее сестру. Ее мужчину. Надежду на светлое будущее.
Ведь даже если она доберется домой, она стала совсем другой, другая Никс начала этот путь. Она убивала. Она полюбила и потеряла. И теперь у нее была семейная тайна, которую она собиралась хранить от всех остальных.
Откинувшись на пятки, Никс задрала голову, так что дождь капал на ее лицо, его холодные пальцы слегка поглаживали ее раскрасневшиеся и горячие щеки, открытую рану на виске и волосы, которые она заплела и перевязала одним из кожаных ремешков Шака.
Она позволила себе завалиться на бок.
Грязь на земле приняла ее своим небрежным объятием.
Она не знала, где она. Ей было все равно.
Никс закрыла глаза и все отпустила… осознавая, что Шак был прав. Свобода — нечто большее, чем просто свобода действий. Хотя она выбралась наверх, она осталась прикованной к тому месту, где побывала, к тому, что видела, к тому, что сделала.
К тому, кого она узнала.
Кто заставил ее уйти.
И это был пожизненный приговор.