Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
— Не терзайся! Ей с ним вместе не быть. — Анна понизила голос, а Алёшка в недоумении взглянул ей в лицо. — Шубин её уж в Сибирь, поди, едет…
— Что ты говоришь?! — поразился он.
— А то и говорю, что любовника её арестовали. Так что свидеться им разве что на том свете придётся.
— Откуда… Как ты… узнала?
— Узнала? — Она усмехнулась, красивое лицо на миг сделалось злым и почти безобразным. — Нет, Алёша… Я не узнала, я всё это устроила. Андрей Иванович Ушаков — друг моего покойного отца. Он обещал мне выхлопотать у императрицы разрешение на брак с Митей, а я доносила ему всё, что творится у Елизаветы.
— Ты? Доносила? — Алёшка задохнулся. В один миг ему стало так холодно, что застучали зубы.
Глаза Анны сузились.
— Я её ненавижу! Она сказала, что попросит Её Величество, чтобы меня поскорее замуж отдали. За господина Репнина. Ты видел его? Пузатый, рябой, лысый, батюшке покойному ровесник. Когда говорит, слюни изо рта летят во все стороны… — Анну передёрнуло. — Ладно бы сама никогда не любила и не знала, каково это, когда разлучают с близким человеком, — нет! Она же рыдала по своему Шубину. Мучилась, убивалась, письма ему писала, песенки слезливые сочиняла… а меня хотела отдать Репнину. Что я ей сделала, Алёша? — Анна всхлипнула, и Алёшка, глядевший на неё во все глаза, увидел, как задрожали и скривились губы. Но она справилась с собой, не заплакала, лишь на мгновение прижала к лицу ладони и заговорила вновь: — И я решила, что сама попрошу Её Величество устроить мою свадьбу, но вовсе не так, как мечтали Елизавета и моя родня. Ты сказал мне тогда, на берегу, что за счастье нужно бороться, и я стала бороться. И победила! Митя — мой муж. Андрей Иванович обещал замолвить за нас слово перед Её Величеством, чтобы моя родня не смогла расторгнуть брак, а Елизавета скоро окажется в монастыре! Её на границе возьмут. Там уж Ушаков ждёт не дождётся, все глаза проглядел…
— Что ты натворила! — закричал Алёшка и схватил её за плечи. — Как ты могла?! Ты же жизнь им порушила!
— Да тебе-то что за печаль?! Она бы всё равно никогда твоей не стала! Только всю душу бы тебе измотала, все соки вытянула! Водила бы за собой, как щенка на верёвочке. Как же ты не видишь?! Ей нравится мучить людей! Она упивается властью над теми, кто от неё зависит! Захочет — приблизит, захочет — накажет! — Анну трясло, глаза пылали, и Алёшке казалось, что в неё вселился бес. — Мелочная, мстительная, бездушная тварь! Ты слеп, если не видишь этого! Она не стоит твоей любви!
— Как же ты не понимаешь! — Кровь ударила ему в виски, и на миг так сильно закружилась голова, что он пошатнулся. — Самое ценное для меня — её жизнь и её счастье! Даже если она будет не со мной… Где её ждут? Как они поедут? Ты знаешь? Говори сейчас же! Ну!
Он встряхнул Анну. Кажется, она испугалась — вся сжалась в его руках, словно он мог её ударить.
— Едут через Смоленск, самым коротким путём, а ждать их будут на последнем постоялом дворе возле Березина, — пробормотала она, глядя на него с опаской, и покачала головой. В глазах её ему почудилось сожаление. — Ты не догонишь их, Алёша. Три дня прошло, они уж под сотню вёрст проехали, если не больше.
Оттолкнув её, он бросился в сторону крыльца.
* * *
Собрался он быстро. Покидал в котомку все свои деньги, пару пирогов стряпки Фроси, сунул за голенище сапога нож, а за пояс — кнут и выбежал из дворца.
Люцифер встретил приветливым ржанием и, покуда Алёшка седлал его, привычно озоровал — норовил то прижать боком к стене стойла, то куснуть, то махнуть хвостом по лицу, но Алёшка его каверз не замечал. Руки привычно расправляли складки вальтрапа, поправляли ремни, затягивали подпругу, а мысли в голове метались, точно заполошные куры.
В воротах конюшни он внезапно наткнулся на Василия Чулкова, мимолётно удивился, откуда тот взялся, но спрашивать ничего не стал, лишь поздоровался.
Однако Чулков сам бросился навстречу:
— Лексей Григорич, поговорить бы… Сдаётся мне, знаю я, кто на тебя лиходеев навёл…
— Не теперь, Василь Иваныч. Спешу очень. — Алёшка досадливо поморщился и, обойдя его, повёл коня наружу.
— Случилось чего? — Василий посерьёзнел.
— Случилось. Елизавета Петровна в беду попала. Прости, Василь Иваныч, некогда мне…
Он потянулся к стремени, но Василий перехватил руку.
— Сказывай, что с ней! — приказал он жёстко.
Алёшка препираться не стал — время дорого — и коротко поведал о своей беседе с Анной.
— Ехать мне надо, — закончил он и нетерпеливо дёрнул плечами.
— Погоди, Лексей. Полчаса ничего не решат, задержись немного.
— Зачем? — Алёшка переступил с ноги на ногу, точно Люцифер, рвущийся в галоп.
— Подумать надобно… Коня менять ты не собираешься?
— Казённой бумаги у меня нет, а без неё разве хорошую лошадь дадут? Может статься, и вовсе ждать часами придётся.
— Тогда возьми ещё одного. На первого сам сядешь, на второго поклажу, а как тот, что под седлом устанет, поменяешь их местами. Быстрее выйдет.
Алёшка с сомнением взглянул на Люцифера.
— Прокормлю ли? Кто знает, как там в дороге с фуражом будет…
— Журавля возьми, он самый небалованный. И ест мало. Деньги есть?
— Есть немного.
— Погодь. Снаряжай Журавлика, а я тебе сейчас ещё чуть принесу.
Привязав Люцифера к коновязи, Алёшка вернулся в конюшню, взнуздал Журавля, серого мерина-бахмата[152], славившегося выносливостью и покладистым нравом, приладил ему поверх седла перемётную суму и вывел во двор. Прибежал Василий, сунул кошель с монетами, рукавицы, волчий малахай, а в седельную торбу два пистоля, кожаную пороховницу и мешочек с пулями.
— С Богом, Лексей Григорич. — Чулков перекрестил сперва его, а затем себя. — Если они лошадей не меняют, может, и нагонишь. Коней береги: упадут — тогда уж точно не настичь будет…
Алёшка привязал Журавля за повод к седлу и вскочил на Люцифера.
– ------------------
[152] Бахмат — малорослая крепкая, выносливая лошадь, на каких ездили кочевники.
* * *
Он ехал всю ночь и лишь после рассвета, когда выбрался на окраину села Кубенского, решил остановиться на отдых. Кони спотыкались, за прошедшие часы Алёшка трижды менял их местами и всякий раз с благодарностью вспоминал Василия. Неказистый на вид, невысокий бахмат Журавлик, лохматый, как дворовый пёс, оказался выносливее Люцифера, бежал и бежал мерной рысью, легко выбирая в темноте дорогу, а будучи привязанным к седлу, ровно шёл рядом, не отставая и не опережая. В начале пути Люцифер недовольно косился на собрата, храпел и зажимал уши, но вскоре усталость взяла верх, и к концу перехода он уже не обращал на Журавля никакого внимания.
Поначалу Алёшка не решался привязывать Люцифера, опасаясь, как бы нравный жеребец не выдернул из-под него седло, и держал во время движения за повод. Но к утру, когда от усталости перестали слушаться руки и ремень то и дело норовил выпасть из занемевших пальцев, Алёшка решился привязать Люцифера по-казачьи — к хвосту ехавшего впереди Журавлика. Тот не то совсем изнемог, не то просто был философом по натуре, но подобному надругательству не возмутился, а лишь взглянул на седока укоризненно.