Шаманский бубен луны
Шрифт:
Последнее время Вера бзиканулась на полнолуниях. Даже теорию вывела. Принцип был прост: если в это полнолуние не произошло беды — она обязательно приумножится к следующему. Эта была какая-то мистическая арифметика, которая чаще забывалась, но иногда, по странному стечению обстоятельств, срабатывала. Что-то вроде «Если я не надену сапоги, то обязательно будет дождь, если я не выучу уроки, то обязательно спросят» — иногда было вообще не понять, чего Вера боится больше, того, что ее спросят, или того, что она не выполнила домашку. С полнолунием Верин глубинный страх оказывался на вершине ее виновности, он становился священным. И тогда наступала беда всем. Вера плакала, читала сонники, обходила крышки колодцев, вела исключительно праведную жизнь. В эти дни Вера слышала, будто бы в дальних углах квартиры скрипели двери, попуская странных призраков. Возникало ощущение, что в этот момент она сходила с ума: зрачки расширялись, прожигали насквозь. На это было жутко смотреть.
Сегодня как назло снова совпало. Если бы не полнолуние, Вера бы оказалась спокойнее. Села бы в автобус до Нагорной, через полчаса доехала до конечной остановки, оттуда пять минут до управления шахты. Там на дверях наверняка уже висел список пострадавших. Красным карандашом очерчены имена, чьи судьбы пока неизвестны.
— Папочка! Лежит там под землей, — рисовала Вера тяжкую картинку отцовских страданий.
— Поехали на шахту, — предложила Ася.
— Мамка уже поехала, да и Дрыщ уже там был. В списках отца нет.
— Этот Дрыщ кто?
— Мой старший брат.
— Ты не говорила.
Вера пожала плечами, словно не произошло ничего особенного. В ее фотоальбоме мало фотографий: Вера в садике с трубкой телефона, Вера на фоне новогодней елки, подчеркнуто держит пальчиками юбку снежинки, Вера в белом фартуке, с белым бантом, с хвостатым букетом гладиолусов. Иногда попадались фотографии отца, мачехи. Остальных людей на фотографиях Ася не знала. То как Вера быстро переворачивала страницы, судя по всему она сама ничего о них не ведала или не хотела рассказывать.
— Ты выучила стихотворение Пушкина? — Вера неожиданно поменяла тему разговора, будто испугалась других вопросов о семье. Не надо вопросов. В ответ она начнет врать, придумывать или использовать романных персонажей, естественно проживших исключительно нелегкую жизнь. Обычно по дороге в школу Ася рассказывала про разных героев: Павла Корчагина, Анну Каренину, Катерину из «Грозы» или про других смельчаков, которые жили вопреки, на которых неизменно обрушивалась несправедливость. — «Он честно трудился, но его окружала клевета, лицемерие, вранье», — пафосно рассуждала Ася и искренне в это верила.
Вера была идеальным слушателем, но при этом все упорно низвергала. К литературе подходила логически, как к учебному предмету, школьной дисциплине, который надо выучить и сдать на оценку. Ее не интересовали глобальные задачи воспитания, внутреннего развития. Она запоминала перипетии в жизни героев и недопонимала их поступки. — Вот и зачем работать честно? Бла-бла-бла… во блага! Чтобы о тебе потом писали книги? Тебе не все равно, что будет после тебя? — Ася не знала ответа на Верины вопросы. Не знала, что будет после нее? Но одно знала точно, что после нее ее точно не будет. По сути Вера права, нехорошестей хоть отбавляй, и все равно, где-то внутри Аси жил фантом, который сопротивлялся Вериному эгоизму.
Дальше шли молча. Иногда Вера начинала что-то говорить, лепетать, впрочем, тут же замолкала. После третьего урока она пропала. Как назло, на перемене в класс зашла классный руководитель Вера Мамонтовна и поименно всех проверила. Когда Вера не ответила, классная обернулась к Асе.
— Мурзина, где Сковородкина?
— Не знаю, — стала вытягиваться Ася из школьной парты. Казалось, что за лето парты обмелели, словно усохли от неправильной стирки. Подростковые коленки упирались в столешницу, зад не умещался на скамейке. От неловких движений парта елозила по полу, гремела о соседние. Все понимающе смеялись.
— Сиди, сиди, — разрешила Вера Мамонтовна. — У меня объявление. Если кто-то хочет ехать на экскурсию в Пермь…– 9 «Б» взревел от восторга. Учительница дождалась, когда схлынет шум, добавила. — Едем в осенние каникулы. — И вновь нормальная реакция бэшников, которые готовы уйти пешком хоть на край света, лишь бы подальше от учителей и родителей.
Требуя тишины, учительница подняла руку.
— Едем на поезде, в Перми — три дня, две ночи. Экскурсия стоит пятнадцать рублей…
— У-у-у…– недовольно загудел класс, словно поезд уже отправился в путь.
Мать денег не даст, уверена Ася, это треть ее зарплаты. При таких условиях половина класса не поедет. Ася оглянулась на грустные и задумчивые лица одноклассников. Мысль «не дадут» читалась во многих глазах. Конечно, эти угрюмые решения не точные, но витали над всеми, кроме Веры. Она всегда откликалась первой. Покусывая кончик своей тонкой косы, ждала, когда учительница «галочкой» отметит ее фамилию. — Сковородкина едет, — громогласно сообщала учительница и прятала денежку в вязаный кошелек, а сам кошелек в недрах своей груди — надежнее сберкассы. С неизменным запахом пота оттуда же доставалась сдача.
Все стали задавать вопросы по поводу экскурсии, Аси смотрела в окно, на школьный двор.
Четырехэтажная школа №20 стояла на окраине города, у подножия горы. С правого боку располагалась спортплощадка с беговой дорожкой по периметру, само поле по диагонали делила тропа, которая вела к Татарскому поселку. Рядом — чудом уцелевший после набега местных жителей на пришкольный сад забор. Внутри сада громоздилась пустынная теплица — ржавые скелеты металла с зубастыми осколками стекол, в разбитых горшках памятниками торчали усопшие растения. Среди кустов смородины и виктории грустили одинокие астры и георгины, они тоскливо смотрели в небо, будто понимали, что жить им осталось недолго. По саду сновали ученики, скребли газоны тяжелыми граблями, таскали в дальний угол ботву. Учительница по «труду» показывала пятиклашкам как копать землю, сажать лук севок или сенчик.
Сквозь дыры в заборе были видны фигуры старшеклассников. Дымя сигаретами и бренча спичечными коробками они подсмеивались над мелкотой, собиравшей остатки спиленной яблони, путаясь в ее ветвях.
Школа широко расставленными окнами глядела на соседнюю четырнадцатую школу, маленькую, неказистую, но очень ухоженную и уважаемую. В холле на красном бархате стоял бюст Ленина. В двадцатой школе бюст снесли в первый день появления. Директриса восстановила: подкрасила, подклеила. Простоял на день дольше.