Шаманский бубен луны
Шрифт:
Директором четырнадцатой школы был высокий, подтянутый человек в золотых очках. Всех учеников он в школу принимал лично. Сидел за широким столом, а напротив него, млея от ужаса и повиновения, стояли родители с будущими первоклассниками.
— Ну-с, — удивлял директор нежным бархатным голосом, — извольте поведать кто вы, откуда вы?
Пока родители пылали ярким светом своих побед и достоинств, директор пальчиком наводил порядок на своем столе, выглаживал красный ворс скатерти, выстраивал книги в идеальную стопку, сдувал невидимую пыль.
Все, кто не попадал в четырнадцатую школу, шли в двадцатую. Ася училась в двадцатой. Насколько она знает, ее родители даже не пытались пройти отбор и, похоже, не подозревали, что он существует.
Директором
Ася стояли перед домом Веры и межевалась, зайти или не зайти. Балкон пуст, окна наглухо зашторены. Поднялась на пятый этаж, позвонила. В дверном проеме появился Дрыщ, вытирающий руки кухонным полотенцем.
— Чего тебе? — фотогенично улыбнулся.
— Вера дома?
— Нет. Проходи.
— Зачем?
— Покурим на балконе.
— Отец нашелся? — строптиво отозвалась Ася.
— Нет пока. Ну так зайдешь?
— Нет.
— Почему?
— Имя у тебя дурацкое, — холодно заявила Ася и побежала по лестнице вниз…
И утром вновь: «Вставай, проспишь!»
Как Асе надоел этот формализм, из года в год сплошная пробуксовка. Правда, иногда попадались случайные фразы «сегодня мороз, одевайся крепко». В такие дни с удовольствием слушала утреннее радио: из-за непогоды женский голос отменял занятия: до 3-го, 6-го, 8-го классов. Когда Ася перешла в девятый, вьюга и непогода уже не играли роли. Приходилось дежурить в школе, провожать заблудших малышей по домам.
Ася закрыла за отцом дверь, поежилась от холода подъездного сквозняка. Под циферблатом челночил серебристый круг маятника, отчитывал секунды — миг-морг-миг-морг… На часах 6.33. Можно поспать… Как 6.33?! Получается, отец на самом деле барабанил почти пятнадцать минут? И вновь получилось отвратительное утро — из-за нее он опоздал на вахту. А почему из-за нее? Кто заставлял возвращаться, шел бы и шел на свою работу.
На раковине флакон с рыбьим жиром, новая пачка зубного порошка. У рыбьего жира отвратительный вкус дохлой рыбы. Отлила в раковину, — это для отца, притупить его внимательность.
Зубы надо почистить. Белый порошок сугробом налипает на мокрую щетку, во рту появляется оскомина, словно Ася усердно лизала стены, беленые известью. Что за дрянь? — присмотрелась к круглой картонной баночке. На крышке ветка с зелеными иголками, мелкими буковкамиподсказка — «эвкалиптовое масло», на вкус — жженый сахар с примесью мяты, хвойной смолы. Пришлось долго полоскать рот, бесконечное поросячье «хр-ррр, тьфу!».
На газу судорожно повизгивала крышка чайника. Как столб дыма, в потолок бил пар, расплывался серым пятном. Ася отключила газ, толсто намазала на хлеб масло, вдавила в сахарный песок, отряхнула неприлипший и невдавленный, сверху без стеснения ухнула смородинового варенья. Жухлые ягоды громоздились горкой, вяло кренились, отрывались. Пасла языком, ловила на лету, слизывала с клеенки с рисунком экзотических фруктов: ананасы, бананасы, все из мира фантазий.
Много времени на завтрак не тратила. Теплым чаем запивала бутерброд, судорожно напихивала портфель учебниками, параллельно осмысливала невыученные уроки: по истории — не спросят, домашку по математике сделала, русский — два упражнения из трех, а вот географию надо почитать перед уроком, если успеет конечно. Ася к урокам готовилась без напряжения, потому что безошибочно определяла алгоритм учителей. Обычно угадывала, а если случался прокол, то в дневнике появлялась двойка, которую потом приходилось нудно гасить двумя, тремя пятерками. Особенно непредсказуема был историчка (с легкой руки десятиклассников — Истеричка). Историчка-истеричка идеально угадывала, когда Ася не готова. По общей теме еще можно было как-то отболтаться, но учительница заставляла давать четкие определения вороху безумных слов: Что такое ленинизм, шовинизм, национализм, конформизм и еще куча непонятных…измов. Тут без подготовки никак — приходилось заучивать и заодно осмысливать. Зато потом на перемене, когда сидели на высоких подоконниках в коридоре, с удовольствием плевались «плю-плю-плюрализмом», отбивались «либерализмом». Все были уверены, что эти слова никогда никому не пригодятся и поэтому наполнялись учебным подростковым «пофигизмом».
На перемене невыученные проблемы всегда забывались, все время уходило на болтовню, короткие перебежки между классами. После третьего урока неслись на четвертый этаж в огромную столовую. Здесь всегда пахло сырыми овощами, сбежавшим молоком. От сквозняка на высоких окнах шевелились шторы, батареи с холодом не справлялись, эгоистично занимались только собой — собственным обогревом. Вдоль окон стояли ряды столов с прогнувшимися столешницами, окруженные скамейками, из которых обязательно торчали гвозди или деревянные щепы. Да и парты тоже премило цеплялись. Как девицы ни старались, беда подстерегала их на каждом шагу. Сколько старшеклассных слез было пролито из-за порванных колготок. Словив очередную щепу, девицы сбегали с уроков, волосом из косы штопали стрелки. И как бы ни старались, какими бы волшебными ручками не обладали, все равно ремонт был заметен. Родители жаловались директрисе, она в ответ предлагала не фасонить, а обратить внимание на простые чулки — тепло, крепко, дешево.
Ася потрясла колготками, на них уже три параллельных шва, еще зацеп — и будут похожи на рыболовную сеть. Лучше бы вместо рыбьего жира отец потратился на колготки. Но отца не уболтать. В его понимании рыбий жир гораздо полезней, особенно для подрастающих мозгов, и даже покажет на собственном примере: глотнет одну, нальет вторую столовую ложку.
Фу! какая гадость!
— Нам во время войны не хватало…
— Начинается, — вздыхает Ася от воспитательного тона. Теперь рыбий жир и не кажется таким противным. Выпил и забыл, а тут обваливается бесконечный гундеж, как перестук колес: дын-дын-дын! Вот мы… вот я… Советский союз — огромная страна, народу много и у каждого своя уникальная история, мы выжили, слушали родителей, и не отказывались пить рыбий жир…
— А чо мать не пьет? — перебивает Ася.
— Она уже взрослая, — отвечает отец.
— Удобно очень. Как мыть полы — Ася взрослая, а как пить рыбий жир — Ася маленькая.
Глава 2
Мать твою мать
Осень в Губахе наступала быстро: солнце куталось в облака, небо заплывало серо-синими красками, и вот уже хмурая мгла пугала настроением. Воздух мгновенно холодел, словно не было никакого лета.
Ася попыталась открыть дверь ключом, но поняла, что дверь закрыта изнутри на засов. Позвонила. Открыла мать, молча ушла в зал. Странно все это. Мать должна быть на работе. Ася стянула сапоги, бросила портфель на обувную полку и не снимая пальто прошла в комнату. Отец с матерью сидели на диване в противоположных сторонах, напротив в кресле сидела красивая женщина с бледно-голубыми глазами, кольцами химзавивки.
Лет десять назад Ася была в пионерском лагере на берегу реки Косьва. Рано утром дежурные вызвали на пост, где ее ожидал брат Саша. Позвал кататься на моторной лодке. В лодке были три женщины, одна девочка и лодочник. Девочку Ася знала, они были одного возраста. Девочка училась в четырнадцатой школе и откликалась на «пончик». Она идеально обладала всеми атрибутами для насмешек: толстая, в очках, сутулая, дылда. Но при этом хорошо дралась, дорого одевалась, ни с кем не дружила. Тут же, на лодочной скамейке был накрыт условный стол с охотничьими колбасками, открытыми консервами, красной рыбой. Тишину реки нарушали бесконечные тосты, байки, смех. Выяснилось, что так шумно и радостно праздновался день торговли. В памяти Аси сохранилось много моментов с того праздника. Но самым неприятным оказался тот, когда изрядно развеселившийся лодочник разогнал лодку. Она неслась на пяточке, высоко задрав нос. Пустые банки и бутылки катались по дну, пассажирки визжали, держались за борт.