Шанс для дознавателя
Шрифт:
– А сам?
– А у меня три выходных, – ухмыляется он и я смотрю на него растерянно, чувствуя, как мои губы расплываются в самой предательской из всех предательских улыбок.
Радость Максвелла тухнет быстро. Глядя, как ловко я расправляюсь с мясом, он присаживается напротив.
– Ты же понимаешь, что, если комиссия дознания что-то обнаружит…
Пережевывая кусок нежнейшей курицы, я киваю. С них, конечно, станется согнать абсолютно всех – и мое недомогание не будет серьезной преградой. Вот только эта небольшая ремарка, сделанная
– А ты думал, как вообще могло так получиться? Подделка документов не единичная, одному человеку такое не провернуть.
Лицо инквизитора темнеет. Наверное, он думал о том же, что и я. Но в разговор включается сразу, будто мы уже некоторое время размышляем над этой проблемой.
– Скорее всего, архивариус был в деле. Он уволился с инквизиторским составом.
– Их в любом случае достанут, – я киваю: с такой службы по собственному желанию не уходят.
– Вопрос во времени, – многозначительно бросает Максвелл, а я уже понимаю, что это значит.
– И давно с ними пытаются связаться?
– Третий день. Разыскная служба кардинала задействована в полном объеме.
Я смотрю в окно. Засыпанные снегом ветви яблонь практически стучат в стекло.
Разыскная служба – это значит, что дело дрянь. Совсем дрянь.
– Разберемся, – наконец бросает Риндан, поднимаясь, – по крайней мере сделаем всё возможное. Вальтц обещал за эти дни подготовить выборку, приеду – ознакомлюсь.
Тихий смешок срывается с моих губ прежде, чем я успеваю это осознать. Я быстро гашу улыбку, но на вопросительный взгляд приходится ответить:
– Ты же трудоголик.
– Но я умею расставлять приоритеты, – хмыкает он, забирая тарелку со стола.
После обеда мы отправляемся гулять. До ранних зимних сумерек остается пара часов и, пользуясь случаем, я утаскиваю инквизитора на любимую опушку. Риндан долго, смешно наморщив нос, ищет что-то в снегу, а затем, внезапно выпрямившись, бросает в меня шишкой, выкопанной из-под белого одеяла. Я не оставляю его выпад без ответа и демонстративно леплю огромный снежок, глядя, как Максвелл, петляя, убегает от броска. Мне смешно и спокойно – удивительно, как может изменить жизнь пустой резерв. Или… не резерв?
Мысль, посетившая меня, настолько внезапна, что я замираю, открываясь врагу и пропуская снежок. Он летит мне прямо в лоб и через миг я уже сижу в сугробе, отплевываясь и пытаясь стряхнуть налипший на лицо снег.
– Не больно? – надо мной склоняется Риндан.
Я корчу страшную рожу и, схватив его за воротник дубленки, опрокидываю в сугроб. Он не сопротивляется и даже, кажется, поддается. Откинувшись назад, я наблюдаю за медленно синеющим небом. Сверху беззвучно падает снег и на мгновение мне вдруг кажется, что моя жизнь заложила вираж и понеслась по другому маршруту.
– Красиво, – комментирует инквизитор.
– Очень, – улыбаюсь я, глядя над склонившиеся над нами еловые лапы.
Лежать долго не удается – уже через несколько минут Максвелл поднимается и протягивает мне руку:
– Вставай, простудишься.
Подниматься не хочется, но резон в его словах есть – зелье Джо хорошо ослабляет иммунитет и даже опустошенный резерв здесь не поможет. Поэтому скрепя сердце встаю и даже позволяю Риндану себя отряхнуть.
– Замерзла?– зеленые глаза пристально глядят на меня и я внезапно понимаю – да.
– Замерзла, – улыбаюсь.
Этого хватает. Подхватив меня под локоть, инквизитор ловко выруливает на протоптанную дорожку и уже через четверть часа мы стоим у моей калитки. Не сдержавшись, бросаю взгляд на соседний дом и тут же хмурюсь: дым из трубы не идет. А, учитывая мороз, не топить – просто глупо. Значит…
– Что такое? – мужчина оборачивается ко мне и я внезапно обнаруживаю себя стоящей в одиночестве на улице. Риндан испытывающе глядит на меня от крыльца.
Качаю головой:
– Нет, все хорошо. Задумалась.
По дороге к двери я не удерживаюсь и еще раз оглядываюсь на дом, жалея, что крыльца отсюда не разгляжу: интересно было бы узнать, уехали они или что-то случилось?
Дверь скрипит, пропуская нас в тесный коридор. Нет, будь я одна, мне бы хватило, но Риндан будто занимает все пространство, нависает надо мной, помогая снять шубку и я только теперь замечаю, что едва достаю ему до плеча.
Мы проходим на кухню, но похлопотать у печи мне не дают: инквизитор усаживает меня в кресло, укутывает пледом и уже через несколько минут я наблюдаю, как мужчина ставит воду и засыпает в маленький чайник заварку.
– Отдыхай, – бросает он через плечо на мою неловкую попытку встать.
Обернувшись к окну, я вижу на подоконнике забытую книгу. Осторожно переворачиваю страницу и застываю, наткнувшись на слово “дело”. Шестеренки мыслей начинают вращаться в другом направлении и вот я уже вся в рабочей рутине.
– Как ты понял, что дела сфабрикованы?
– Запах, – его спина на миг каменеет и инквизитор возвращается к ополаскиванию чашек, – собственно, как и ты.
– Я ещё почерк заметила, – каюсь я, наблюдая, как ловко двигается мужчина, – степени выраженности эмоций позже прописывают. Через день или два, как улягутся. Возможно, у нас было иначе, но у нас дела общие.
– Вот как? – он отставляет чашку и все же оборачивается. Его взгляд окидывает мое закутанное в плед тело и я внезапно чувствую себя голой.
– Именно. Эмоции ты описываешь другому дознавателю, устно. После подтверждения инквизиции второй дознаватель вносит их в дело. А у вас?
– С бюрократией было полегче. Да и вообще… – он молчит, будто хочет задержать слова в себе, но в итоге не выдерживает, – как-то у вас здесь все мудрено.
– Ты что, только это понял?
– Коллеги уже просветили…