Шанс для дознавателя
Шрифт:
Ну да, как и по поводу Тревора.
– … но степень запущенности осознал лишь сегодня.
Я улыбаюсь, глядя, как Риндан сервирует стол к чаепитию.
– У нас пустоши Шарры просто близко. Вот они и перестраховываются.
– Боятся повторения?
– Вряд ли оно возможно, – я хмыкаю и все-таки отбрасываю плед, – столько времени прошло…
Максвелл не отвечает – лишь подвигает мне чашку, плошку с медом и некоторое время мы пьем чай молча. Но потом он все же нарушает тишину:
– Я сейчас ненадолго отъеду.
– Куда? – изумленно гляжу я на него, а затем на часы, –
– На работу. Наш разговор натолкнул меня на кое-какие мысли, – он глядит на меня и хитро улыбается, поймав вопрос на подлете, – расскажу, как вернусь.
Я киваю, вновь прячась за чашку. Действительно, какое мне дело до его планов?
Риндан уходит, когда часы показывают одиннадцать. Я провожаю инквизитора и, захлопнув за ним дверь, долго стою в коридоре, пытаясь разобраться с обуявшими меня чувствами.
Мне нравится Максвелл, в этом нет сомнений. Мне приятны его забота, осторожное обращение – как с хрупкой вазой. Мне даже разговоры с ним приятны, в том числе и на рабочую тему.
Осознав, что до истины сегодня не дойду, я набрасываю на плечи шаль и возвращаюсь на кухню. Чашки с недопитым чаем стоят на столе. Я долго кручу в руках чашку Риндана, будто надеюсь выхватить из обрывков разрозненных эмоций на кухне что-то важное. Но мне не удается – букет приятен, в нем есть и тягостное ожидание, и надежда, и даже вера в какой-то светлый исход. Потянув носом, на некоторое время замираю, словно уловив в окружающем пространстве нечто чужеродное. Показалось? Скорее всего.
Тонкая эмоция. Еле заметная ниточка тревоги, опутывающая помещение. Волнуется из-за рабочих дел? Скорее всего – в текущее положение вещей это очень даже вписывается. Я бы и сама запереживала, но… мне не хочется.
А на работу завтра съездить надо. Несмотря на проведенную проверку нужно ещё раз лично отсмотреть сфабрикованные дела. И даже если для этого выделят инквизитора, я должна это сделать.
Я обязана понять логику происходящего.
Легкое настроение куда-то девается, уступая место собранности. Ехать сейчас куда-то, конечно, нет смысла – в ногах ещё нет-нет, да и чувствуется слабость. Я даже прогулку едва выдержала – и забота Риндана после нее была очень кстати. А вот завтра определенно нужно наведаться в крепость. Только оденусь потеплее.
Я долго сижу у камина в спальне, протапливая комнату так сильно, как только возможно. Затем меняю платье и шаль на свободную ночную рубашку и сажусь за стол, подвигая к себе стопку бумаги и переносное перо. Дома я обычно избегаю рабочих вопросов… хотя кому я лгу? Если нужно, то могу и ночь проторчать за правками и протоколами.
Текст строка за строкой ложится на чистых лист. Освобождая голову от накопленного, я вспоминаю отца, научившего нас с Адель этой нехитрой премудрости. Это как резерв, только проще: за освобождение отвечаешь сам.
Я вспоминаю все, что произошло там, в архиве. Каждое дело, открытое мной. Каждую строку, врезавшуюся в память. Каждое слово, нет-нет, да и оставшееся в воспоминаниях. Все, конечно, не вспомню, но что вспомню – то моё.
Вальтц тогда от меня не отходил. Держался рядом, хоть и осознавал, что радости от этого – никакой. Вежливо подавал папку за папкой, попросил включить свет…
Интересно, раньше он тоже с Ринданом работал? Судя по манере их общения, они были знакомы и до прибытия в Лаерж.
Когда огонь в камине прогорает, я включаю переносную лампу и пишу, пишу, пишу. Время неторопливо шествует мимо, оставляя меня в полусогнутом состоянии над исписанными листами бумаги. Разные дела, абсолютно разные… воровство, убийства, разбой, насилие, клевета… В какую сторону сфабрикованы показания, тоже неясно – это будет устанавливать королевская комиссия дознания, а это значит – снова допросы, бесконечные очные ставки и куча проблем.
Когда за окном начинает брезжить предутренняя серость, я наконец откладываю перо. Передо мной лежат, исписанные мелким почерком, около двадцати листов. Вот бы сейчас и в голове был такой порядок. Но – нет. Я чувствую себя как после двойного дежурства без единого часа сна.
Кровать манит к себе небрежно откинутым одеялом и, укладываясь на подушку, я будто чувствую запах Риндана. Интересно, вернется ли он? У него же есть ключ. Хотя, наверное, он предпочтет выспаться дома. Шутка ли – такой марафон?..
Но Максвелл возвращается. Он приходит под утро, когда окна заполняется серым светом. Я лишь на миг приоткрываю глаза, чувствуя, как матрас прогибается под весом мужчины. А затем… горячая рука притягивает меня к твердому телу, а губы инквизитора легко пробегаются по моему виску, спускаются к ямочке за ухом, затем к ключичной впадине…
– Что ты делаешь? – шепчу я, улыбаясь.
– Здороваюсь, – так же полушепотом отвечает он, – ты спи, спи.
– Ты думаешь, я после такого засну? – фыркаю я, обнимая его за шею.
Он понимает и отвечает на ленивый предутренний поцелуй. И я не сопротивляюсь, чувствуя, как его рука беспощадно сминает плотную материю рубашки, пробираясь к бедрам и животу.
Раздеваться не приходится – желание приходит медленно и неотвратимо. И вот я уже мечусь под мужчиной, не желая открывать ещё сонные глаза. Наверное, это хорошо – я будто превращаюсь в сгусток эмоций и даже пелену отрицания не набрасываю – только таю вначале от его нежных прикосновений и поцелуев, а затем от ощутимых, но осторожных толчков внутри меня.
В этот раз меня хватает надолго – сказывается вчерашний день. Риндан мягко подводит к пику удовольствия и так же мягко, но решительно выталкивает в невесомость. И как ему только удается…
После секса я вновь засыпаю – абсолютно неправильно, не сказав ни слова и счастливо уткнувшись ему в грудь. Комната вновь выстужена, но мне хватает тепла, исходящего от мускулистого тела мужчины. Мне очень хорошо… и ему, судя по всему, тоже.
Утро встречает… теплом. В камине жарко потрескивает пламя, я мое платье приглашающе висит на стуле, рядом с шалью. Риндан же обнаруживается на кухне – но на этот раз у него в руках не приключенческий роман, а исписанные мной вчера листы. Я уж было вспыхиваю до корней волос, но тут же понимаю, что написанное ночью касалось лишь работы, а значит – никакой крамолы.