Шапка Мономаха
Шрифт:
Из того же проулка вылетели несколько всадников и сходу врубились в драку.
– Наслав! – разъяренно прокричал один. – Поромона убили! У двора сотского Якима черни поболе, чем здесь. Кистенем с коня сняли и ножами покромсали! Сейчас там сотня Васяты людишек разгоняет.
Новый тысяцкий, до того в бойню не лезший, с лютой руганью скакнул к градскому ратнику, со спины глубоко разворотил ему мечом тулово.
– На княжью дружину руки поднимать, смерды! – прорычал он, ища глазами следующую жертву. – В своей крови утонете!
Весть о гибели дружинника
– Младшие Колывановичи своего брательника без отмщения не оставят. Отольется Киеву эта кровь.
Люди стали торопливо разбредаться. Многие пустились бежать. Их подгонял яростными криками Янь Вышатич:
– Уходите! Расходитесь по дворам! Нечего глазеть, а то и вам перепадет!
Олекса вставил в рот два пальца, испустил пронзительный свист.
– Берегись! – орал попович, наседая на толпу конем. – Кому сказано – расходись!
Ни дружинники, ни градские ратники не могли пересилить противника. На мостовой под копытами лежало с десяток убитых, еще трое свисали с седел метавшихся коней. Между тем из поломанных ворот повалили кмети, сломившие сопротивление сотского Микульчи и его отроков. Под их натиском градские стали отступать. На каждого теперь приходилось по трое дружинников. Янь Вышатич в отчаяньи бросился своим на помощь. Сил у старика было меньше, чем у верзил-отроков, но хватило, чтобы несложным приемом вышибить из седла ближайшего конного. Разозленные дружинники тут же насели на старого боярина.
На голову одного из них рухнул удар булавы, свалив с коня.
– Ну-кось, отец, подвинься.
Добрыня, долго решавший, на какой стороне ему быть, оттер старика от его противников. Меча он не имел – в Ярославле не привык к этому оружию, а в лесу оно подавно ни к чему. Но булава отбивала удары не хуже, а руки у Медведя были длинные.
– Откуда такая образина? – заржали кмети, впятером обступив его.
Краем глаза Добрыня видел, как Янь Вышатич уводит остатки городского отряда. Дружинники улюлюкали им вслед, но вдогон не поскакали. От толпы пеших на улице не осталось ни единого человека. Олекса тоже запропастился.
Медведь легонько рыкнул, сведя кустистые брови.
– Ого, да он пугает! – насмехались отроки.
Бить их Добрыне расхотелось. Из дружинников тоже никто не решался первым попытать удачу.
– Это что за… такое?! – подъехал новый тысяцкий. – Ты кто таков?
Пока Добрыня думал, отвечать или нет, из разгромленного двора вывели пинками сотского Микульчу с разбитым лицом и нескольких его окровавленных отроков. Следом вытолкали выводок ревущих навзрыд баб и девок. Наслав Коснячич отвлекся от Добрыни.
– Сотского в поруб на Киселевке, холопов на торг, остальных гнать из города, – распорядился он. – Все имение князю.
Бабы взвыли громче. Жена Микульчи кинулась мужу на грудь. Ее оторвали и швырнули на бревна мостовой.
– Петрок, головой отвечаешь за все добро, что в доме и на дворе. Чтоб ни одна куна не сплыла! Свою долю все потом получат.
– Исполню, боярин! – весело крикнул дружинник.
Тысяцкий вернулся к отрокам, караулившим Медведя.
– Говорить научен? – спросил он Добрыню. – Экая гора зверины.
– Вроде чего-то вякал, – сказали кмети.
Добрыня показал зубы и шевельнулся в седле.
– Но-но, бычара! – с опаской смеялись отроки.
– Я к князю, – грозно пророкотал Медведь. – Рядиться в дружину. До вас мне нет дела.
– Аж к самому кня-азю? – захохотали вокруг.
– А что в тороках везешь? – Дружинник стукнул ногой по мешку с серебром. Металл брякнул, мгновенно заворожив всех.
– Мое дело, – ощерился Добрыня.
– Коль в дружину хочешь, человече, то твои дела – наши дела, – изрек тысяцкий, вдруг подобрев. – Дубинку-то убери, тут ведь все свои. И вы тоже – мечи в ножны, – велел он отрокам. – Не видите – добрый витязь перед вами.
Отроки, ухмыляясь, последовали приказу. Добрыня, подождав, подцепил ремень булавы к поясу.
– Ну, теперь можно и поговорить, – елейно продолжал Наслав Коснячич. – А ведомо ли тебе, витязь, что так просто в княжью дружину не попасть? Князь Святополк Изяславич абы кого к себе не берет. Надо пройти испытание. А его не всякий выдержит.
– Говори какое.
– Так сразу тебе и скажи, – усмехнулся боярин. – Сперва на княж двор поедем.
Сотского Микульчу и его домочадцев уже увели. Часть дружинников осталась сторожить двор. Остальные двинулись к княжьей Горе. Впереди ехал новый тысяцкий, Добрыню спереди и сзади окружали отроки. Миновали купеческие и ремесленные усадьбы Копырева конца. Чуть поодаль начались боярские дворы с затейливыми теремами, видными из-за глухих высоких тынов, с обширными хозяйственными и жилыми клетями. Ворота каждой усадьбы отделаны по-особому, на вкус хозяев – с резными ангелками, с петушками и китоврасами, со змееголовыми чудищами, с деревянными головами домовых духов, насаженными поверху.
Одной длинной и широкой улицей доехали до ворот в городьбе, окружавшей княжью Гору. Недалеко от Бабина торга тысяцкий свернул к Васильевской церкви. Место было знаменито среди киевлян тем, что здесь четверть столетия назад томился в порубе полоцкий князь Всеслав. Потом взбунтовавшая чернь развалила топорами темницу и вознесла Всеслава на киевский стол. А над ямой позже поставили новый сруб. К нему и привели Добрыню.
Пошептавшись с двумя кметями, Наслав Коснячич обратился к Медведю:
– Испытаний два, но первое может показаться тебе простым. Слезай-ка с коня.
Пока он это говорил, отроки откинули дверцу на скате поруба.
– Это дыра подземного лаза, – быстро сказал тысяцкий. – Тебе нужно пройти по нему. Там и обрящешь первое испытание.
– Куда ведет лаз? – спросил Добрыня, заглянув в яму и принюхавшись. О подземных пещерах, тянущихся во тьме и глубине на многие версты, он знал. На вход в одну такую наткнулся однажды в расщелине лесной горы. Волхвы говорили, что эти ходы роет под землей Велес и не человечьего ума дело вызнавать, для чего они богу и куда ведут.