Шапка Мономаха
Шрифт:
– Да что ты, что ты, Тимоша, встань, бога ради, – кинулся Ермолов поднимать преподобного за руки. – Приму я твоего человека, я же сказал. Теперь уж непременно приму, – и Ермолов непроизвольно схватился за вдруг сжавшееся в тревоге сердце.
Глава 4
Враг моего врага
Издали потянуло дымом кострищ. Значит, было уже совсем близко. Арпоксай тревожной рукой, но все же ласково потрепал едва плетущегося в подобии рыси Лика, дескать, потерпи, дружище, осталось немного. Бедный коняга, с честью выдержавший безумную трехдневную гонку, даже не сумел заржать в ответ на хозяйскую ласку – так вымотала его дорога. Да и сам Арпоксай еле сидел верхом, не чувствуя одеревеневших ног и рук. Одному
Часовой пропустил Арпоксая, в изумлении отсалютовав коротким дротиком, будто не поверил, что так скоро видит вновь царского гонца. Солнце уже стремилось стать в зените, в лагере царила беспокойная и какая-то гнетущая суета, что случается в часы подступающей опасности. Над царским шатром развевалось знамя: черное с белым – указующие на две стороны человеческого бытия, и к ним полосы красного и золотого – знаки бешеной крови и необъятного богатства. На знамя как на ориентир Арпоксай и держал направление. У шатра его сразу признали, подхватили коня заботливые руки, уж кто-кто, а Лик немедленно получит свое. Он тем временем сунул первому попавшемуся конюху суму с Тохом, строгим голосом велел тут же и доставить к его повозкам. Ничего, и котище заслужил, и прислужники пусть побегают, и жена поймет – с ним все в порядке и вот подарок. Время, однако, терять было нельзя – царь уже ждал, извещенный о его прибытии. Арпоксай для приличия все же успел обтереть от въедливой пыли лицо и русую бороду, встряхнуть и почистить слегка свой знаменитый страшный плащ, немало истасканный в дороге. Потом с низким поклоном переступил порог шатра. Падать ниц не стал. И тому были две причины. Он не исполнил в точности приказания своего хакана и не привез старого Велесарга, а, напротив, допустил его гибель. Но с другой стороны, от казни за неповиновение его могло спасти только необычайное, почти безумное в своем нахальстве мужество, и без него последнюю волю жреца привести к действию никак было нельзя. И он не стал падать ниц.
Хакан Иданфирс ждал на своем деревянном, украшенном чеканным золотом, походном троне. И видно было – ждал с нетерпением и испепеляющей сердце надеждой. Арпоксай произнес необходимые по этикету пожелания здравия и счастья и приготовился ожидать царского вопроса, после которого гонец мог уже и начинать свой рассказ.
– Все ли ты исполнил по моему велению? – молвил хакан и впился глазами в гонца, будто палач, медлящий с исполнением приговора.
– Я не привез жреца. Велесарг умер на моих руках, – произнес Арпоксай и гордо скрестил на груди обе руки. Это было наглостью неслыханной в царских шатрах и даже подле них, но именно это, возможно, и спасло его от немедленного отсечения головы церемониальным мечом.
– Сын блудливой крысы! Навоз из-под хвоста моего коня! Содранная с тебя живьем кожа да украсит землю под моим троном! – загремело гневно с царского седалища, но Арпоксай даже не шелохнулся. – Отвечай, поганый раб, как ты смел? Как смел предать твой народ и твоего царя? Лучше бы подох сам! Отвечай, ты, грязная собака, пробавляющаяся падалью, что делать теперь твоему царю, когда ты не сберег жреца, единственную нашу надежду?
– Отныне я за него! – громко и очень властно сумел крикнуть Арпоксай и тем осадил царский гнев.
– Ты за него?! – Иданфирс в изумлении даже привстал с трона, хотя и нарушал этикет.
– Я за него, по его воле, с властью, данной мне перед смертью Велесаргом спасти мой народ… и моего неблагодарного царя. – Арпоксай уже мог позволить себе такое опасное заявление, ибо понял, что выиграл.
– Ты можешь спасти? Что же, если ты не лжешь, я – Великий Хакан всех скифов – возьму свои слова обратно и дам тебе место по правую свою руку, – поспешно сказал Иданфирс, так был обрадован вновь проглянувшим лучом надежды.
– Я не лгу. Я не один из этих ничтожных подъедал, что гадают на крученой липовой мочале. – И Арпоксай презрительно
Иданфирс, пораженный гордой мощью слов и почти поверженный уверенностью Арпоксая в своей силе и правоте, сумел только спросить:
– Что же я теперь должен сделать? С этого мгновения – ты мой советчик, поэтому отвечай!
– Созови военный совет, и немедленно. Но лишь ближних военачальников и самых преданных придворных. И пусть мои только конники, которых я отберу лично, окружат и хранят твой шатер, чтобы и земляная оса не пробралась внутрь.
Все скоро было исполнено, как и хотел Арпоксай. Он тем временем отобрал лучших своих людей; в полном вооружении с луками наготове заступили они место возле царского шатра. Только после этого Арпоксай последним вошел внутрь. А там, уже возмущенный, гудел маленький рой царских приближенных. Очень недовольных странным и внезапным возвышением до царского совета этого загадочного, сурового конного командира. Однако побаивались Арпоксая за безжалостный и ничем не устрашимый нрав не то что придворные, но и закаленные в битвах военачальники, имеющие на себе человечьей кожи плащи, и подлиннее, чем у него самого. Потому с его приходом ропот сам собой прекратился. Только тщедушный Скил, старший царский стольник и наушный советник, ощерился в его сторону. Впрочем, Скил тем и славился при дворе, что подозревал в измене и кусал всякого, кто осмеливался близко подойти к лелеемому им трону. Однако Иданфирсу Скил был беззаветно предан, словно амазонка своему копью, и за это ему прощалась его угрюмая злоба.
Когда церемониал, предшествовавший началу совета, завершился, Арпоксаю велели говорить. Он вышел на середину шатра, в круг стоявших по бокам советников, перед Иданфирсом, теперь сидевшим на подушках из шкур барсов, чтобы подчеркнуть интимную доверительность совещания. Арпоксай поклонился, прижав правую руку к сердцу, после выпрямился и жестким, не терпящим противоречия голосом приказал подать жертвенное блюдо бога Арея. Все ждали в полной тишине. Когда блюдо чистого золота, совсем старинной чеканки, с неровными, в зазубринах краями предстало перед ним на вытянутых ладонях старого скифа Агара, древнего слуги хакана, выпестовавшего маленького Иданфирса с детства, Арпоксай развязал принесенный с собой небольшой кожаный мешок.
На блюдо упали дохлая мышь-полевка, хорошо засушенная болотная жаба, сбитый в полете жаворонок. Арпоксай вытащил из заплечного горита пять стрел и медленно, со стуком положил их рядом с крошечными трупиками животных. Агар сморщил мясистый нос и попятился, но блюдо по-прежнему держал перед собой. Никогда старик ни на палец не отступил бы от своих обязанностей, ибо великая мечта его заключалась в том, чтобы умереть вместе со своим царем и быть похороненным в его кургане. Мечта совершенно неосуществимая, потому что для ее исполнения либо хакану необходимо было вскорости покончить свои дни, либо старику прожить двойной человеческий срок.
– Что это значит? – в великом удивлении спросил Иданфирс, но не получил ответа.
Арпоксай нарочно молчал и только многозначительно улыбнулся. Советники решили, что это знак и перед ними одна из тех самодельных загадок, на которые и они сами были большие мастера. На выбор, перебивая друг друга, тут же и предложили множество объяснений, одно утонченней другого. И сам хакан на короткое время отвлекся от тяжких мыслей, включился в игру, желая непременно победы, и то и дело поглядывал на Арпоксая, как бы намекая тому, что первый приз в изощренном состязании необходимо присудить именно царю. Но Арпоксай все еще молчал, как окаменевшая от собственного взгляда голова Медузы. Наконец, видя, что хакан теряет терпение, перестал злоупотреблять царским вниманием.