Шарло Бантар
Шрифт:
Кри-Кри был не прочь продолжить поиски, но снова прозвучал рог. На этот раз он возвещал о том, что один из членов Коммуны будет держать речь. Расшумевшаяся толпа сразу притихла. Все головы повернулись в ту сторону, где только что высилась колонна. Теперь на цоколе развевалось пять красных флагов.
Для Кри-Кри было приятной неожиданностью, что на трибуну поднялся Жозеф Бантар.
Явственно и чётко доносилась речь Бантара, взволнованного, полного гнева против версальцев и уверенности в том, что справедливое дело восторжествует:
— Сегодняшний день войдёт в историю как великий день. Наполеон Первый хотел создать славу себе и Франции на крови других народов.
Одобрительными возгласами толпа поощряла его продолжать речь, когда он останавливался, чтобы перевести дыхание.
— Первый Бонапарт принёс в жертву своей ненасытной жажде господства миллионы детей из народа, — продолжал Жозеф, — своими руками он задушил республику, которую поклялся защищать. Преследуя всех, кто хотел быть свободным, он стремился туже затянуть петлю на шее бедного люда, чтобы самовластно царствовать, попирая его права.
Злодейства Бонапарта начались восемнадцатого брюмера, [31] когда он нарушил присягу и учинил кровавую бойню. Народы Европы стонали от наполеоновских нашествий. Но потом Франция дорогой ценой расплатилась за дела её монарха, который прикрывал свои преступления пышными словами о благе нации. Разрушая сегодня символ угнетения, Коммуна клеймит негодяев и предателей, которые выдают себя за демократов, а в решительную минуту схватки рабочих с поработителями наносят пролетариям удар в спину. Уже сколько раз Париж поддавался обману этих волков в овечьей шкуре! Сколько раз гибли французы и их благородные надежды рассыпались в прах из-за такого благодушия.
31
18 брюмера (9 ноября 1799 года) генерал Бонапарт, будущий император Наполеон I, совершил государственный переворот и сделался первым консулом.
Неспроста на этой самой площади народ разрушает второй памятник, воздвигнутый для прославления монарха. Первым была статуя Людовика Четырнадцатого, уничтоженная восставшими парижанами в 1792 году.
Пусть каждый из вас твёрдо знает: если Коммуна когда-либо воздвигнет памятник, он никогда не прославит разбойника, а запечатлеет в памяти потомства лишь славные подвиги, несущие народам свободу или победу в труде и науке.
Однако, провозгласив Коммуну, мы ещё не установили социализма. Ещё много придётся трудиться и долго бороться. Но я спрашиваю вас: разве не легче нам станет, если вместо угнетателей у власти будут стоять рабочие и крестьяне? Кто скорее подумает о том, чтобы взять у земли побольше хлеба и справедливо разделить его между нуждающимися? Кто постарается, чтобы легче работалось на фабрике и лучше жилось рабочей семье? Кто скорее позаботится, чтобы не лилась кровь солдат ради хищнической выгоды эксплуататоров?
— Да здравствует Коммуна! Умрём за Коммуну! — раздалось со всех сторон.
Когда снова установилась тишина, Бантар закончил:
— Да послужат эти бронзовые обломки напоминанием всем честолюбцам, стремящимся к власти и притесняющим рабочих: их ждёт такая же судьба!
Мощные звуки оркестров и многоголосый хор толпы покрыли слова оратора.
Не успела ещё отзвучать боевая песня освобождённого народа, как с улицы Мира донеслись траурные звуки.
Жозеф спустился с трибуны и, взяв Кри-Кри под руку, сказал:
— Идём, Шарло! Это хоронят национальных гвардейцев, павших вчера у ворот Майо.
Перед зданием госпиталя на улице Мира стояли три траурные колесницы. Красные знамёна развевались на четырёх углах каждой из них. Гробы утопали в цветах.
Ожидали окончания торжества на Вандомской площади, чтобы двинуться на кладбище Пер-Лашез. Ничто не нарушало благоговейной тишины. Все стояли в молчании, грустно понурив обнажённые головы.
Вдруг откуда-то появился человек в шляпе, которая резко выделялась на фоне непокрытых голов. Федерат бесшумно приблизился к неизвестному и, не говоря ни слова, сбил с его головы шляпу прямо в канаву и вернулся на своё место. Подозрительный человек не осмелился протестовать, и все о нём тотчас позабыли.
На возвышение, наспех сколоченное из досок и прикрытое красной материей, взошёл член Коммуны Артур Арну.
Сюда же направился и Бантар. Красный шарф члена Коммуны оказал своё действие: толпа молча расступилась, освобождая Жозефу и его племяннику проход к колесницам.
— Теперь вы знаете своих врагов, — говорил Арну, — знаете, что они бездушны, и вы должны отстаивать собственную жизнь, жизнь ваших жён, детей и отцов против их мести… Если враг восторжествует — не только вожаки, все обречены на смерть! Версальцы хотят уничтожить Париж. Они понимают, что парижан можно победить, но и тогда они сохранят свою свободную мысль, своё уничтожающее презрение и ненависть к угнетателям. Версальцы боятся вас всех одинаково. Для них вы судьи, которых нельзя купить, совесть, чьи укоры нельзя заглушить. Вот почему Париж не получит прощения. Этот город — голова и руки революции — не может надеяться на пощаду. Вас убьют всех, не разбирая ни пола, ни возраста, ни чина…
Горячую речь Арну не встретили, как обычно, бурными аплодисментами и возгласами одобрения. Слишком торжественна была минута, слишком благоговейно молчание, чтобы его нарушить. Только женщина в чёрной косынке, стоявшая у гроба мужа, лейтенанта Шатле, прижала к груди трёх своих осиротевших детей и сказала прерывающимся от слёз голосом:
— Арман, Мари, Люси, повторяйте вместе со мной: «Да здравствует республика! Да здравствует Коммуна!»
Дети, из которых младшему было семь лет, тихо, но отчётливо повторяли за матерью слова священной революционной присяги.
— Навсегда запомните эти слова! — добавила мать вполголоса.
Арну сделал знак, и траурная процессия медленно тронулась в путь, направляясь по длинной улице Риволи к кладбищу Пер-Лашез.
Кри-Кри оказался совсем близко от первой колесницы. В гробу лежал пожилой мужчина с густой чёрной бородой, чуть тронутой сединой. Пуля попала в висок, и вся правая сторона его лица была обвязана. Но Кри-Кри почудилось в нём что-то знакомое.
В его воображении возникло другое видение: образ отца, павшего в борьбе с тем же врагом, за то же справедливое дело. С тех пор прошло всего два года, но тогда на похоронах не играл оркестр и за гробом не шли боевые товарищи.
Отец Кри-Кри, Жан Бантар, в числе тринадцати других рабочих был убит в Рикомари имперскими войсками, расстрелявшими демонстрацию бастовавших шахтёров в июле 1869 года. Под страхом новых расстрелов власти запретили организованные похороны убитых рабочих и следили за тем, чтобы при погребении присутствовали лишь самые близкие родственники. Жана Бантара провожали только два человека: сын и брат. Мать Шарло умерла, когда ему исполнилось шесть лет. Он родился в деревне в тяжёлый для французских трудящихся 1857 год, когда четвёртый подряд неурожай довёл крестьян до полного обнищания…