Шарло Бантар
Шрифт:
Лимож сделал несколько шагов навстречу девушке. Юное существо с глубокими синими глазами показалось ему особенно чарующим в суровой обстановке полуразрушенной баррикады.
Жюли выглядела смущённой. Она не была уверена, узнает ли её Лимож.
— Мебель моей хозяйки повредили, — начала она робко, не решаясь прямо напомнить Лиможу о его обещании.
— Ах вы, наивное дитя! — засмеялся поэт. — Вы просто забавны! О какой мебели может идти речь сейчас, когда никто не считается с человеческой жизнью…
— Вы не знаете мадемуазель Пелажи! — перебила Жюли. — Она захочет, чтобы я возместила убытки из своего жалованья. А это значит работать на неё всю жизнь. Это значит, что сестрёнка Ивонна останется без нового платья, которое я давно ей обещала, а матери я никогда не смогу купить тёплую шаль…
— Знаю, знаю, — сказал Лимож, растроганный горячей речью девушки. — Как вас зовут?
— Жюли Фавар.
Лимож достал из кармана помятый листок бумаги и карандаш. Тщательно разгладив бумажку, он написал:
Удостоверяю, что, вопреки яростному сопротивлению Жюли Фавар, я насильно ворвался в квартиру её хозяйки, гражданки Пелажи, и обстреливал оттуда версальских солдат. Ответными выстрелами была повреждена мебель.
Прочитав вслух удостоверение, он протянул листок Жюли со словами:
— Это годится?
— Да, благодарю, — ответила девушка, краснея.
Но Лиможу было жалко расставаться с новой знакомой, и, чтобы задержать её, он сделал вид, что ещё раз перечитывает бумажку.
Жюли воспользовалась паузой и робко спросила:
— Скажите: почему вы одеты не так, как все… и вид у вас не военный?
Эти слова в устах всякого другого показались бы Виктору Лиможу обидными, но у Жюли они звучали совсем по-иному — искренне и наивно.
— Я поэт, понимаете? Я пишу стихи, когда ничто не угрожает нашей свободе, и становлюсь воином, как только появляется опасность.
— Стихи — это, наверное, очень хорошее занятие… — сказала задумчиво Жюли и покачала головой. — Но я никогда не читала стихов и никогда не видела людей, которые их пишут.
Это чистосердечное признание окончательно пленило поэта.
— Если мне суждено остаться живым — клянусь, я научу вас любить стихи! — вырвалось у юноши.
— Вы не можете, не должны умереть! — убеждённо сказала Жюли.
— С тех пор как я вас увидел, я и сам начинаю думать, что останусь жив, несмотря ни на что… Но теперь уходите, — заторопился он, заметив, что Этьен стал наводить орудие. — Вам больше нельзя здесь оставаться!
— Скажите, как вас можно будет потом разыскать?
Синие глаза вопросительно смотрели на поэта.
А голос Этьена уже призывал:
— Все по местам! Ползут версальцы. Без приказа не стрелять!
— Прощайте, Жюли! — успел крикнуть Лимож и побежал к месту, указанному Этьеном.
— До свидания! До свидания! — шептала как будто про себя взволнованная Жюли, торопясь уйти.
Рассыпавшийся длинной цепью отряд версальцев медленно приближался к баррикаде.
— Целиться точнее! — крикнул Этьен, и почти тотчас раздалась его команда: — Огонь!
Ни одна из пятнадцати пуль не миновала намеченных стрелками версальцев.
Завязался жаркий бой. В ответ на первые выстрелы коммунаров с укрепления версальцев раздался ответный залп из трёх орудий. За ним последовал другой, третий… Гранаты падали на баррикаду непрерывно. Через несколько минут ещё с одного, более отдалённого пункта вражеские пушки стали засыпать снарядами улицу Рампонно.
Тем временем авангардный версальский отряд подполз совсем близко.
Пули почти не причиняли вреда защитникам баррикады, но зато снаряды производили страшное опустошение.
Скоро на баррикаде осталось только семь человек, способных держать оружие.
Лимож перебегал с одного конца баррикады на другой, влезая на камни, на бочки, а когда версальцы подползли почти к самой стене, он взобрался на неё и стрелял оттуда. Сам он каким-то чудом оставался невредим, хотя пули жужжали вокруг него.
Это был уже не прежний, изнеженный поэт с юношеским лицом, а настоящий воин, со всем жаром молодости отдающий жизнь за прекрасное дело свободы. Его большие чёрные глаза сверкали, и весь облик выражал твёрдость и мужество.
Лимож не заметил, как выпустил последний заряд. Это его отрезвило. Он взглянул на раненых и мёртвых, которых становилось всё больше… Около них валялись раскрытые пустые патронташи.
Лимож наклонился, чтобы обыскать упавшего у самых его ног федерата.
Увы, и у этого был пустой патронташ!
Тогда Лимож понял, что ему надо делать.
Перепрыгивая через мёртвых, он добрался до разбитого фортепьяно. Если безоружный Лимож мог ещё пригодиться для Коммуны, то и старое фортепьяно могло также сослужить свою последнюю службу.
Взяв уверенной рукой несколько аккордов, Лимож запел, и, смешиваясь с ружейными залпами и стонами раненых, раздались вдохновенные слова поэта:
Монмартр, Бельвиль, Нейи, стальные легионы, Стекайтесь все сюда, скорей, со всех концов! Пусть смерть застигнет нас! Ни жалобы! Ни стона! Пусть дети отомстят за смерть своих отцов!— Да здравствует бессмертный поэт Коммуны Виктор Лимож, её лучший гражданин! — восторженно крикнул Этьен, вкладывая в орудие последний заряд.