Шайтан-звезда (Часть 1)
Шрифт:
А руки женщины тем временем обрели самостоятельную жизнь. Пальцы бродили по лицу Джевана-курда, растирая его там, где оно не было скрыто бородой, забирались под тюрбан и искали там, искали, искали каких-то скрытых под кожей бугорков, чтобы круговыми движениями разбить их, расплавить, разогнать. Глаза Абризы сами собой при этом закрылись.
Когда же она, немного опомнившись, чуть подняла веки, то увидела, что голову и плечи раненого окружает клочковатое бледно-оранжевое с сероватыми язычками сияние. Но это не удивило ее. Откуда-то Абриза знала, что это сияние непременно должно быть.
Снова прикрыв глаза, она позволила рукам спуститься туда, где плечо и грудь были перехвачены повязкой...
И вдруг она ощутила холод.
Это была не легкая прохлада тени от холма. Холод подступил сверху и снизу.
Открыв глаза, Абриза сразу же открыла от изумления и рот. Солнце близилось к окоему. Земля пустыни стремительно отдавала тепло дня и принимала холод ночи.
Абриза встала и пошатнулась. Ей хотелось в хаммам, в облако горячего пара, и чтобы умелые жаркие руки разогнали кровь в ее окаменевших ногах. Она просидела над раненым целый день, вовсе не заметив этого.
Кое-как ковыляя, она принесла толстые аба, укрыла раненого, так что осталась торчать одна борода, и улеглась с ним рядом. Уже укутавшись, она выпила верблюжьего молока и погрызла фисташек, стараясь выплюнуть скорлупки подальше.
В сущности, ей даже пить не хотелось, и только бил озноб, совершенно необъяснимый.
Джеван-курд проворчал что-то невнятное и пошевелился. По движению ткани Абриза поняла, что он положил левую руку себе на грудь. Она прислушалась к дыханию - оно было почти прежним. В темноте она не видела, выступает ли на губах пена, и провела по ним пальцем, задержав его подольше. Губы курда были сухими.
Абриза выбралась из-под аба, потянулась за бурдюком с водой и опять напоила раненого из своих губ, подумав при этом, что если он действительно пойдет на поправку, то всю воду придется отдавать ему, а ей останется только вино из фиников.
А между тем дрожь становилась все сильнее, так что в поисках тепла пришлось прижаться к раненому. И Абриза с горечью подумала, что и первый поцелуй ее губ достался губам умирающего, и первое ее добровольное объятие - ему же...
Она не поняла, когда прекратился озноб, а разбудило ее уже солнце.
Прежде всего Абриза приподнялась на локте и поглядела в лицо раненому.
Он дышал, и дыхание его было ровным, и забытье сделалось похоже на сон.
Тут только Абриза поняла, что погибли они оба.
Если бы Джеван-курд, невзирая на ее заботу, ночью умер, она завернула бы тело в распущенный тюрбан, взяла всю оставшуюся пищу и воду и пошла искать тот колодец. А теперь она обязана была остаться с этим человеком о тех пор, пока он не придет в себя и не сможет двигаться, раз уж Аллах сохранил ему жизнь. И это означает смерть от голода и жажды.
– О Ади...
– прошептал Джеван-курд.
– Ради Аллаха...
Абризе доводилось сидеть у постелей раненых. Человек, в теле которого три такие здоровенные дыры, не может выздоравливать так быстро, как тот, кто случайно оцарапался собственной шпорой! И все же курд не только победил смерть. Он как будто поймал огромными, поросшими длинным волосом руками ускользавшую жизнь, и притянул ее к себе, и вцепился в нее мертвой хваткой, именем Аллаха закляв ее не покидать его.
Набрав в рот воды, Абриза дала курду попить. Он сделал такой жадный глоток, что она дала ему еще. И тут он открыл глаза.
– О женщина...
– сказал он.
– Что это со мной?..
Испугавшись, что он попытается приподняться, Абриза уперлась руками ему в плечи, коснувшись при этом повязки, прикрывавшей рану.
Очевидно, ее пальцы чему-то обучились за минувший день. Здоровое плечо было на ощупь теплым, раненое Абриза сперва ощутила таким, будто оно налилось железом, и даже явственно увидела это железо, серое с волнистыми полосами, и это был тот индийский металл, что идет на лучшие ханджары, и даже на вид он был обжигающе ледяным.
– А вот я сейчас возьму этот клинок в руку...
– услышала Абриза внутри себя женский голос, который, возможно, даже был ее собственным голосом. А вот я сожму его легонько, чтобы не пораниться... А вот я его согрею... Вот так, вот так... А вот я переведу руку выше, к острию, потому что там металл еще холоден, как родниковая вода...
Голос уговаривал железо согреться, пальцы легонько сжимались и разжимались. Абриза положила правую руку поверх левой, накрывшей рану, и сама не заметила, как принялась, вторя голосу, бормотать вслух.
Джеван-курд замолчал и закрыл глаза, больше не пытаясь говорить. Мощное, плотное тело обмякло.
Под пальцами Абризы, гулявшими по плечу, груди и даже животу раненого, происходило какие-то движение. Было так, словно кончики чьих-то пальцев пытаются прикоснуться к ее ладони изнутри, сквозь кожу курда, и отдаляются, и появляются вновь.
И вдруг возник небольшой, упругий кулачок.
Он усердно пробивался изнутри к руке Абризы, вздрагивая и как бы плавая там, под кожей. Но когда она окружила его пятью остриями нацеленных пальцев, так, что ему некуда было деваться, он отказался выходить на поверхность.
Все это время Абриза не меняла повязок, чтобы не тревожить ран курда. Но сейчас, когда пальцы встревожились, когда обе руки взволновались, она и подумать не успела, как, нашарив спрятанную в поясе раненого маленькую джамбию, срезала пропитавшуюся кровью ткань.
Ран не было. Они затянулись прозрачной пленкой, отливающей розовым, и под ней было видно, что края еще не сошлись окончательно, что в глубине каждого рубца лежат, подобные маленьким жемчужным ожерельям, нити пузырьков, каждый величиной с мушиную головку.