Шайтан-звезда (Часть 2)
Шрифт:
– Что общего между твоей скверной женщиной и нашей скверной женщиной? осведомился Хабрур ибн Оман.
– Ваша скверная женщина - дочь моей скверной женщины, так что это у них передается по наследству, клянусь Аллахом!
– и Салах-эд-Дин громко расхохотался.
– Слушайте меня, о люди, я скажу вам то, чего вы еще не знаете! Я не утратил следа моей скверной женщины - а знаете ли вы, чего она ищет? Она ищет ребенка своей дочери, и каким-то образом она выяснила, в каком направлении его увезли! Так что сам Аллах свел нас вместе в этом грязном хаммаме, чтобы мы объединили усилия! И мы тайно двинемся следом за этой
– О аль-Мунзир, достаточно ли протрезвел твой друг?
– строго осведомился Хабрур ибн Оман.
– Или его слова имеют ту же цену, что безумные речи в хаммаме?
– Какие из моих речей ты считаешь безумными?
– повернулся к нему Салах-эд-Дин.
– Хотя бы твои слова о том, что ты должен отрастить волосы, как у воина, ибо ты - царский сын, - отвечал Хабрур ибн Оман.
– Разве дети царей слоняются пьяными по скверным хаммамам и затевают там драки со швыряньем мочалками?
Салах-эд-Дин вздохнул.
– Пойми меня, о почтенный, - печально начал он.
– Я уже столько дней преследую Шакунту! И я боюсь приблизиться к ней, потому что она исхитрилась нанять для охраны три десятка айаров! А с ней вместе едет мой смертельный враг, который лишил меня трона, так что из-за него я стал сперва учеником лекаря, потом врачом, потом содержателем хаммама и уличным рассказчиком историй! И она сперва похитила его, а потом вдруг оказалось, что они неплохо ладят между собой - ведь она еще не заколола его джамбией!
– Ты был врачом?
– переспросил Хабрур ибн Оман.
– Ты так же похож на врача, как финик - на арбуз!
– Да, о друг Аллаха, и более того - я был придворным врачом, и я могу доказать это!
– воскликнул Салах-эд-Дин.
– Если вы все трое - из Хиры, то вы должны помнить, как исчезли одновременно из царского дворца любимица старого царя, госпожа Кадыб-аль-Бан, мать Ади аль-Асвада, и придворный врач! Это было одиннадцать лет назад. И тот врач - я!
– Погодите, о любимые!
– еще не зная, что собираются сказать Хабрур и Джеван-курд, удержал их аль-Мунзир.
– Знаешь ли ты, о Саид, что врач обвинялся в покушении на жизнь царицы Хайят-ан-Нуфус?
– Все было наоборот, - сказал Салах-эд-Дин.
– Это Хайят-ан-Нуфус отравила Кадыб-аль-Бан и похитила ее тело, чтобы опорочить ее перед царем, будто она сбежала, и заставить царя провозгласить своим наследником младшего сына. Я же спасся чудом по милости Аллаха. И я знаю, какой яд пустила в ход Хайят-ан-Нуфус, ибо спешил к отравленной с противоядием, но опоздал.
– Можем ли мы верить этому человеку?
– спросил тогда Хабрур ибн Оман Джевана-курда и Джабира аль-Мунзира.
– О аль-Мунзир, он спас тебя от смерти - и потому ты не можешь свидетельствовать против него, ибо детям арабов чужда неблагодарность. Я помню только то, что врач был молод и самонадеян, ведь я тогда неотлучно находился при аль-Асваде и редко бывал в Хире. Так что сейчас не ты предостерегаешь, а я. Так пусть же решает Джеван-курд!
Польщенный доверием, Джеван приосанился.
– Прежде всего, мы должны разобраться, что в речах этого
– А мы сами, о друг Аллаха?
– осведомился Хабрур ибн Оман.
– Ведь пальмовое вино нам дозволено.
– Не случится большой беды, если мы обойдемся в дороге без пальмового вина, - заметил Джабир аль-Мунзир.
Салах-эд-Дин всем своим видом изобразил покорность злой судьбе. Вдруг он усмехнулся и произнес вовсе неожиданные в его устах стихи:
Вино я оставил и пьющих его, и стал для хулящих его образцом.
Вино нас сбивает с прямого пути И злу отворяет ворота оно.
– Давно ли ты так поумнел?
– удивился Джеван-курд.
– Слава тому, кто все изменяет, но сам не изменяется!
– отвечал Салах-эд-Дин.
– Просто я понял, что только вместе с вами я достигну своей цели, догоню Шакунту, отомщу Барзаху и помогу вам завладеть ребенком, чтобы он не достался этой мерзкой, этой скверной, этой распутнице, этой развратнице... О Аллах, какие бы слова я ни употребил - все будут слишком хороши для нее! А теперь пусть кто-то из ваших людей сходит со мной в хан, где я остановился. У меня там хорошая лошадь, и вьюки с имуществом, и оружие. Я переберусь к вам, мы обсудим наш дальнейший путь, отдохнем и двинемся в дорогу на рассвете. Лишь бы только не упустить ее след!
– А какое у тебя оружие?
– заинтересовался курд.
– Мочалка из пальмовых листьев или банный веник?
– У меня ханджар, выкованный из молнии, и кожаный щит, и лук, и стрелы, бесперые и пернатые, по тридцать тех и других, и нанизанная кольчуга, и шлем, и кольчатое забрало для лица, и еще я взял с собой аль-вахак.
– А что это такое?
– спросил курд.
– Если Аллах будет к нам благосклонен, то ты его увидишь, Салах-эд-Дин сжал кулаки.
– Это сеть для охоты на людей - и я отдал бы руку, чтобы увидеть, как в этой сети бьются Шакунта и Барзах!
* * *
Хайсагур был прав, полагая, что Джейран увидела и узнала его во дворе караван-сарая. Но он не знал, каковы были чувства девушки по отношению к нему в ту ночь.
Поскольку гуль не имел намерения ее пугать, то и не напустил на лицо зверской ярости, внушая, будто у него на голове рога, подобные буйволиным, а из глаз и ноздрей идет дым. Джейран увидела лицо необычное и приметное, но вполне человеческое,
Она узнала это лицо еще и потому, что по природе своей не была неблагодарной, а Хайсагур оказался одним из немногих, к кому она испытала чувство благодарности.
Ей не было нужды до того, зачем гуль забрался в пустые помещения караван-сарая. Он не сказал ей ни слова - следовательно, не хотел, чтобы о его присутствии кто-то знал. Она и промолчала - тем более, что ей было в тот миг не до гулей-оборотней.
Потом, когда она прекратила бурные рыдания и поднялась с суфы, ей показалось странным, что Хашим не последовал за ней и не попытался ее успокоить. Джейран посмотрела туда, где мог бы находиться старик, но увидела, что у арки, у самой стены, стоит Хайсагур, как бы на страже.