Шайтан-звезда (Книга вторая)
Шрифт:
Он опять выглянул.
Заметив его, аль-Яхмум заржал в третий раз.
Казалось, он непременно желает привлечь внимание Джейран к затаившемуся в темноте гулю.
Джейран быстро подошла к аль-Яхмуму – настолько быстро, что конь не успел податься в сторону. Поймав его за гриву, Джейран повернулась туда, где стоял Хайсагур, и уставилась в темноту.
Гуль вдруг понял, что она видит его – и видит не в облике звездозаконника, одетого в халат, окруженного книгами и звездными таблицами, улыбающегося лишь уголками губ, а в облике обнаженного, покрытого бурой шерсткой,
Хайсагур выпрямился и посмотрел ей в глаза.
Он не имел намерения овладеть ее плотью – слишком уж опасно было сейчас оставлять свою собственную лежащей без чувств. Он просто не мог стоять перед женщиной, которая смотрит на него, скорчившись, наподобие раба, повредившего хозяйское имущество и ждущего наказания.
– Ты ошибся, о аль-Яхмум, – сказала наконец Джейран. – Там никого нет. Успокойся, о любимый, нам не угрожает опасность.
Она похлопала коня по шее, но тот фыркнул, прогнал по лоснящемуся телу волну дрожи, скидывая таким образом руку, затряс головой и опять ударил копытом.
Этот конь, воистину порождение шайтана, возражал своей владычице!
– Успокойся, говорю тебе! – прикрикнула Джейран. – О молодцы, тревога была напрасной! Не выпускайте псов! Ложитесь спать! Я сама отведу аль-Яхмума в конюшню.
Никто и не порывался сделать это вместо Джейран. Очевидно, мальчики порядком натерпелись от чересчур сообразительного коня. Только Вави и маленький Джарайзи соскочили с площадок для поклажи и подошли с факелами к Джейран.
– Мы будем охранять твой порог, о звезда, – сказал Вави.
– А разве звезды нуждаются в охране? – спросила она. – Спросите у шейха – он скажет вам то же самое.
Маленький старичок с птичьими повадками догадался, что речь зашла о нем, и поспешил к Джейран.
– Я понял, что учуял аль-Яхмум, о звезда! – радостно сообщил он. – Ты беседовала со своими небесными подругами, и он обеспокоился из-за их присутствия, и он услышал их голоса! Клянусь собаками!
И старичок, задрав к небу голову, растопыренной пятерней указал на звезды.
– Да, ты прав, о дядюшка, – подтвердила Джейран. – Ведь только ночью я и могу побеседовать с ними. Ступайте все спать, завтра на рассвете мы выступаем. Присмотри за ними, о Хашим.
Мальчики отошли, но Хашим остался.
– Разве ты хочешь покинуть нас, о звезда? – жалобно спросил он. – И вернуться к своим подругам?
– Нет, я уже не могу вас покинуть, – отвечала девушка. – Вы принадлежите мне, а я – вам. Может быть, потом, когда мальчики повзрослеют, и мы купим им хороших жен, и они больше не захотят странствовать в поисках сражений и добычи…
Но при этом она все смотрела в темногу – и Хайсагур был убежден, что она его все-таки видит.
Этот взгляд обеспокоил и Хашима.
– Там кто-то есть, о звезда? – озадаченно спросил он.
– Там – всего лишь воспоминание, о дядюшка, – сказала она. – Воспоминание о том, как я…
Она замолчала.
– Ты одинока
– Я же сказала, что не покину вас! – выкрикнула Джейран. – О Хашим, разве у тебя нет ума и разве седина заодно с безумием? Я не покину вас, клянусь собаками!
Она сделала несколько шагов к Хайсагуру – и он увидел, что в глазах девушки созрели слезы.
Тогда он посторонился, пропуская ее в темное помещение, – и она пробежала туда, и бросилась на суфу, обронив по дороге плащ-аба, и спрятала лицо в ладонях.
Хайсагур прислонился к стене.
Странные дела творились с этим караваном…
Хашим стоял перед аркой, не решаясь войти и разводя руками, как если бы признавал свою вину и просил прощения.
Аль-Яхмум, о котором все на мгновение забыли, ударил копытом в последний раз и повернулся к арке задом, как будто говоря – безумствуйте и беснуйтесь, сколько вам угодно, а я остался при своем мнении!
Джейран понемногу успокаивалась.
Хашим вздыхал, сидя на корточках.
Хайсагур, опустив голову, думал о своем.
Наконец девушка поднялась с возвышения и прошла мимо гуля, задев его краем одежды. На долю мгновения она задержалась рядом с Хайсагуром, коротко вздохнула и, опустив глаза, вышла во двор. Хашим, с трудом распрямляясь, поспешил к ней.
И они ушли втроем – в середине Джейран, справа от нее – аль-Яхмум, которому она положила руку на холку, а слева – суетливый смешной старичок, искренне желающий помочь своей звезде и не понимающий природы ее боли.
Теперь Хайсагур мог покинуть караван-сарай, чтобы осмыслить сведения, позаимствованные у Барзаха. И он сделал это, и вернулся к месту, где оставил свой хурджин, и для удобства размышления лег на спину, но изощренный разум как будто устал, как устает уличный фокусник и акробат от своих изгибов, прыжков и хождения на руках.
Хайсагур вспомнил почему-то суфийского шейха из Эдессы, что, сидя у гробницы, ожидал человека, которому была бы нужна притча о старой и новой воде, о добровольном и вынужденном одиночестве. Он даже не спросил имени того шейха – а у того, возможно, были и другие предания, все о том же, и он, сумевший растревожить душу, сумел бы и направить ее по разумному пути…
Гуль затосковал.
Он вдруг понял, почему шейх не смог бы сейчас помочь ему.
Его мудрость давала утешение для разума, а это искусство Хайсагур освоил и сам, он баловал свой разум, предоставляя ему лакомства и развлечения. Одиночество же было болезнью души – в той мере, в какой всемогущий Аллах дал душу горным гулям…
И если бы Хайсагур вздумал сейчас перечислить людей или гулей, общества которых он искал не ради знаний или обычной своей любознательности, которая находила пищу во всем на свете, а ради тех приятных ощущений, которые дает близость любимых, то оказалось бы, что незачем брать бумагу и калам – в списке нет ни одного имени…