Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
Но и Василий Михайлович, и его сослуживцы понимали: в корпусе он ненадолго. Не может же бесконечно продолжаться пренебрежение морским флотом, хотя бы это и исходило от самого монарха.
Взгляды Александра были выражены в докладе председателя особого комитета по созданию отечественного флота графа Воронцова:
«По многим причинам, физическим и локальным, России нельзя быть в числе первенствующих морских держав, да в том ни надобности, ни пользы не предвидится. Прямое могущество и сила наша должна быть в сухопутных войсках... Посылка наших эскадр в Средиземное море и другие далекие экспедиции стоили государству много, делали несколько блеску и пользы никакой».
Такая политика грозила вообще свести на нет морское могущество России. Она открывала стратегические фланги государства на севере и юге. И, естественно, находились влиятельные люди, выступавшие против губительных взглядов Александра и Аракчеева, Воронцова и других. Ссылались при этом на Петра Великого и даже на Павла. Больше всех недовольны были моряки. Их начали считать второстепенной силой, держали в черном теле. А они за чаркой вспоминали времена Ушакова и Сенявина.
Царю приходилось считаться с этими настроениями. Надо было намекнуть, что монарх думает о флоте и намерен предпринять шаги к его воссозданию. И в своих рескриптах этот лукавец стал призывать извлечь флот из «мнимого существования» в «подлинное бытие».
Головнину предложили стать генерал-интендантом флота с подчинением ему корабельного строительства. (Сфера Черного моря из-под его начала исключалась.)
Нужна была большая решимость и любовь к своему делу, чтобы взяться за такую многотрудную работу, имея в виду высокую цель возрождения российской морской силы и хорошо при этом зная, что верховная власть вместо помощи будет вставлять палки в колеса.
Служба в адмиралтействе захватила Головнина целиком. В подчиненном ему департаменте царил застой, своеобразный вид деятельного безделья. Это было возможно только при круговой поруке, когда подчиненные создают видимость дела, а начальство с умным лицом скрепляет эту бумажную суету своими подписями и докладами. Головнину потребовалось напрячь всю волю, чтобы сдержаться и с первых же шагов не обрушиться на эту бесплодную канцелярщину. Надо было терпеливо изучить ее, найти в ней бреши, узнать людей, отделить тех, кого еще не засосала рутина, собрать их и внушить им веру в свои силы и высокие цели.
Ни один человек, даже жена и ближайшие друзья и родственники, не знали, каких усилий стоит генерал-интенданту этот медленный перевод стрелки адмиралтейской жизни на упорную созидательную работу.
Вечерами дома, в тиши кабинета, Головнин готовил план обширного строительства отечественного флота. Одновременно он подбирал материал о современном состоянии этого строительства — материал убийственный, неотразимый.
Отдать все силы делу воссоздания российского флота — вот что отныне стало целью всей его жизни. Он хорошо понимал, что ни один великий народ не может развиваться нормально только на суше. История показывает, что нация, замкнутая сухопутными границами, никогда не сможет развернуться во всю ширь и мощь, если не найдет выхода к Мировому океану.
В адмиралтействе Василий Михайлович работал со всей энергией, стремясь не только отвоевывать кредиты и закладывать корабли, но и ежечасно и всемерно побуждать ближайших сотрудников к действию.
Уже в первый год были заложены новые линейные корабли и фрегаты и, что было ново и смело, начата подготовка к строительству паровых военных судов. До Головнина никто в адмиралтействе даже не помышлял ставить паровую машину на больших кораблях, хотя бы в помощь парусам.
Моряки-парусники встречали в штыки «грязнуль», «угольщиков», закрывали уши при доказательствах преимущества силы пара, и в первую очередь независимости паровых судов от погоды. Старое обычно сдается с трудом. Новое должно пробиваться сквозь рутину.
Молчаливый и упорный Головнин долго был загадкой для чиновников своего ведомства. Они склонны были считать его храбрым деловым капитаном на море и кабинетным ученым, писателем, составителем сложных проспектов и исследований — на суше. Ждали, что всю практическую деятельность он оставит многочисленным чиновникам, для которых адмиралтейство было полем почетного бездействия и... наживы. Но эти ожидания оказались напрасными.
На первом этапе своей адмиралтейской деятельности Головнин решил объединить существовавшие порознь отделы: кораблестроительный, комиссариатский и артиллерийский. Такое решение было дальновидным и разумным, но невыгодным для дельцов и чиновников и потому задерживалось без особых оснований. С разных сторон были пущены в ход хитрости и изощренное бумагомарание. Но вера в перемены, в лучшее будущее поддерживала Головнина в его трудной работе. Он писал в дневнике:
«Действуя, нельзя исходить только из нынешнего положения вещей, как нельзя вечером не думать о том, что неизбежно придет утро».
В 1822 году вернулся с Камчатки верный друг Василия Михайловича Петр Иванович Рикорд. Он получил назначение комендантом Кронштадта.Рикорд сиял, он действительно был рад. Рад и за Головнина, и за флот.
— Но я что-то не пойму — сам-то ты доволен? Нет? Мне, правда, не нравится твое производство в генерал-интенданты. Лучше бы в контр-адмиралы.
— Меня это тоже не порадовало. Не хочется кончать жизнь по интендантской линии. Но, в конце концов, это не так уж важно. Важно другое: буду ли я стоять во главе живого дела или только подписывать бумажки. Как всегда, я поставил вопрос ребром.
— Обещали? Успокоили?
— Обещали, но не успокоили. Не так уж я наивен, чтобы довольствоваться обещаниями. Я оговорил себе возможность подбирать сотрудников, а это уже многое. Я, разумеется, не собираюсь взорвать изнутри департамент...
— Я знаю твою манеру. Ты будешь поворачивать его на оси с настойчивостью часовой стрелки.
Головнин промолчал.
НА СЕВЕР
Федор Литке был удивлен, когда узнал, что своим назначением на бриг «Новая Земля» он обязан Головнину. Но, поразмыслив, решил, что иначе и быть не могло.
Вспомнился разговор с Василием Михайловичем в гостеприимном доме Рикордов на Камчатке. Речь шла о трехтысячеверстном путешествии Головнина с Филатовым по полуострову, чуть не окончившемся гибелью Головнина. Литке в душе сомневался: неужели так уж необходимо было, рискуя жизнью, мчаться на нартах нехожеными тропами по неисследованным горным хребтам этого дикого края? И кому? Моряку, командиру судна, у которого все будущее — это плавание, а под старость почетная работа в адмиралтействе. Когда он робко намекнул об этом, Головнин спокойно, но с обычной настойчивостью сказал:
— Корабль и сани там, где вместо берегов льды, всегда будут в тесном содружестве.
А затем, задумавшись, словно увидел что-то пока далекое и неясное, добавил:
— Нас, русских, ждут великие испытания и великие подвиги на далеком Севере, у берегов Сибири и Аляски. Наши кровные национальные интересы лежат в закованных во льды, пока еще недоступных землях. Не следует ли нам, российским морякам, помнить об этом ежечасно?
Обрадованный мыслью Головнина, Литке заговорил с несвойственным ему пылом: