Шелихов. Русская Америка
Шрифт:
— Эх, ребята... Камушек под колёса попал. Так бы вытянули. Камушек... Самая малость до вершины оставалась. А там хватили бы во весь опор!
Рукой взмахнёт или ободряюще игогокнет. И непонятно почему, а глядишь — ему другую телегу дают, хотя ясно, что он и эту в овраг загонит и расшибёт...
Кирки били скалу так, что каменные брызги летели по сторонам — с хрястом, со звоном.
Самойлов повернулся к Деларову, согнав с лица хмурость.
— Да, — повторил, — Григорий Иванович порадовался бы, ты прав.
Кряхтя и переругиваясь, столб поставили в ямину. Комель засыпали. Притрамбовали. Укрепили камнями, да выбирали
Устин, не доверяя никому, сам камушки подкладывал, киркой вгонял в землю.
Столб поставив, отошли в сторонку, глянули на дело рук своих. И, казалось бы, чего особого? Но в душах что-то захолонуло. Парень из устюжан, что больше других старался, руки по-особому заложил за спину. В родниковой чистоты бесхитростных глазах его вспыхнули искры. Парня под бок пихнули шутейно: что-де, мол, так-то выставился?
— А что, что, — отнекивался парень, — понятно дело-то. Мы, и вот — державы рубеж определили. Скажешь кому — не поверят... Нет, не поверят...
И от уха до уха рот растянул. Ну, только и скажешь, глядя на такого-то:
— Эх, паря! Пляши, коли душа песни просит!
Фёдор Фёдорович взглянул на чиновника, чуть-чуть голову склонив, и из-под век у него плеснуло стылым.
— Бумаги, — выговорил отчётливо, — сегодня же выправить.
Ласково так сказал, негромко. И дверь вроде бы не скрипнула, и шагов не слышно было, а чиновника не стало. Лицо различалось, мундир отчётливо виден был, крестик на мундире угадывался, а вот тебе раз — ни мундира, ни крестика, ни лица нет. И внимательнейшим образом вглядевшись в место, где за мгновение до начальственного слова чиновник обозначался, убедишься — не обман это зрительный, действительно пусто, как ежели бы и до того место это ничем занято не было.
Фёдор Фёдорович с минуту молча глядел в стол. Гасил, видать, под веками недобрые огни. Наконец, переломив себя, поднял глаза. Сказал:
— Письмо генерал-губернатора Якоби на имя государыни передано для ознакомления в Коммерц-коллегию и нами изучено.
Слова у него изо рта выходили круглые, ласкающие слух. Такие слова, что хоть на хлеб, как масло, мажь — и корка сухая в горло проскочит, не царапнув.
Тёмный строгий мундир на Фёдоре Фёдоровиче, белые кружева у горла, манжеты белые, паричок новомодный, строгий, с чёрным бантиком на затылке. Не понять — что за человек.
Григорий Иванович сидел, устремив взгляд на Фёдора Фёдоровича, а голова как железным обручем стянута. Не опомнился ещё. Всё так вдруг случилось. То крик, шум, чуть до кулаков не дошло, а тут — поди же — на «вы» величать его начали. По имени и по батюшке назвали.
— Угу, — сказал осторожно.
Огляделся. На полках, по стенам, книги в корешках золочёных, карты цветные, рисованные искусно, плахи дубовые на полу, натёртые до блеска воском. И тихо. Голосов за дверями не слышно — будто и не в канцелярии он, где в каждой комнате чиновников с десяток натолкано, да и иных прочих лиц важных немало, так что какая уж тишина. Размышлял. Говорили ему в Иркутске о Фёдоре Фёдоровиче, но туманно. Одно с уверенностью сказывали: большая птица. А как в Иркутск приехал, с чем уехал да с кем и о чём говорил — неведомо.
А голос добрый журчал:
— О землях, обживаемых в Америке, наслышан. Хорошее, хорошее начало положено.
Григорий
Фёдор Фёдорович хотел знать, как плыли к землям американским, на каких островах останавливались, о звере вопросы задавал, сколько людей, спрашивал, в поход ходило и сколько вернулось.
Григорий Иванович не успевал отвечать.
Рябов слушал со вниманием, но нет-нет на столе стоящую сферу земную пальцами поворачивал. Игрушка эта — бронзовая, литая хитро, видать, денег стоила немалых. Но пуще игрушки затейливой Григорию Ивановичу в глаза пальцы Фёдора Фёдоровича бросились. Тонкие пальцы, гибкие, белые. Рука такая о многом говорила, а прежде всего о том, что тяжестей каких или иных неудобств она не испытывала от рождения. Смущала Григория Ивановича эта рука.
Но слово за словом разгорячился он и заговорил смело. Понял: рука рукой, а человек, сидящий перед ним, разумеет дело. Пустое — гремит, брякает, а здесь не было грому. Говорить говорил Григорий Иванович, а в голове вертелось: «Приехал-то я не для рассказов». Но о главном сказать не мог. Мешало что-то. То ли Фёдор Фёдорович неожиданно мягок оказался, или же то, что сказывали о нём — птица, дескать, большая. А может, и другое что. Скорее же всего коридоры питербурхские с толку сбивали. Уж больно намотался.
Ёжился Шелихов, но наконец, собравшись с духом, навалился грудью на край стола, словно груз непосильный толкая, сказал:
— Сесть-то мы сели на землю американскую, но ежели правде в глаза смотреть, пристроились лишь с краешку. — Фёдор Фёдорович руки на стол положил, манжеты кружевные сминая, потянулся лицом к собеседнику. Не понял. — А понимать это так надобно, — продолжил Григорий Иванович, — вот мы крепостцы построили какие ни есть, промыслы разведали, большим, малым ли хозяйством обзавелись, а всё ненадёжно это.
— Так, так...
— Потому как один купец из-под другого землю рвёт, друг друга ослабляя.
Фёдор Фёдорович из-за стола поднялся и рядом с Шелиховым присел в кресло. Да ещё поторопил:
— Ну, ну...
Глаза к купцу присматривались внимательно.
— Да что говорить, — сказал Шелихов, морщась сокрушённо, — промысел, хоть и самый богатый зверем, опустошить в год-два можно до чистого камня. Бей только колотушкой без ума, и зверя не станет. А разве дело это? — Григорий Иванович наступать уже начал на Рябова. — Дело? Нет, — подбородок вскинул, как взнузданный, — на таком расчёте далеко не уедешь. Возьмёшь зверя раз, другой — и всё. Так?
Фёдор Фёдорович улыбнулся. Сибирский напористый купец нравился ему больше и больше.
Григорий Иванович в апартаментах начальственных вовсе освоился. И уж в подкрепление слов своих пристукнул кулаком по краю стола. Само собой как-то это получилось. Разговор за живое его взял.
— Чтобы зверя добыть, — сказал, — кораблики надо построить, а это деньги большие. Людей нанять в ватагу — тоже недёшево. Припас боевой, оружие, харчи — всё копеечка. А потом возьмёшь зверя — окупишь ли это разом? Вряд ли... А ежели и окупишь — большая ли прибыль останется? А ведь надо и кораблики подновить и опять же людей нанять, да и припасом обзавестись? Алтыном не обойдёшься. — Купец ладонь оборонил кверху, будто копейки на ней лежали. Побросал корявыми пальцами воображаемую медь. Сказал убеждённо: — Нет, не обойдёшься. — Откинулся на спинку кресла. — Невыгодное это дело.