Шелковый путь
Шрифт:
Конь Ошакбая наконец достиг подножья. Съехавшее седло его оказалось почти у загривка. Ошакбай торопливо снял лук, достал из колчана стрелу, поставил ее на тетиву и прицелился. Седло скользило под ним, тулпар шел неровно, скоком, и целиться было трудно. Он увидел, как чужеземец еще раз занес грозную секиру, как опустил ее, и древко копья треснуло, переломилось. Совсем безоружным остался кипчакский батыр перед монгольской секирой!.. И секира вновь сверкнула на солнце, впилась в его грудь. Чувствуя себя виновным в гибели соплеменника, зная, что он уже опоздал, Ошакбай пустил стрелу наугад. Она не попала в цель.
Тогда Ошакбай неистово закричал и пустил коня в намет. Монгол от страха выронил секиру, пошатнулся и обеими руками зажал свой раненый бок. Даже не успев разглядеть Ошакбая, он рухнул
Ошакбай, осадив коня, спрыгнул, бросился к кипчаку, склонился над ним и сразу узнал. Это, был прославленный батыр Кипчакбай из города Тараза…
Один Ошакбай оплакивал смельчака, первым собственной грудью защитившего, заслонившего родной край от вражеского нашествия. Если бы кипчаки не разбрелись по степи, как табун кобылиц, в который ворвался молодой драчливый жеребчик, если бы не разлетелись врассыпную, как стайка напуганных воробьев, а выступили против общей напасти в единстве и дружбе, не валяться бы их головам по разным саям — оврагам. Отстояли бы они родную землю и себя бы сберегли. Батыр Кипчакбай со своими людьми бесстрашно сражался, отступая, от самого Тараза, все его джигиты полегли на поле брани, а он, оставшись один, бился до последнего, потерял коня, оружие и упал теперь с рассеченной грудью. Сидя у изголовья погибшего батыра, Ошакбай только теперь заметил, как тот был изможден, изнурен бесконечными лишениями. Кипчакбай был похож на обугленный кряжистый саксаул, точнее, на его пенек, не догоревший на костре. Он потух, погас раньше времени. На большом пальце правой руки батыра виднелись следы зубов. Видно, в отчаянии, чувствуя близкую гибель, кусал он собственный палец, а может быть, делал так от досады и боли, видя, как враг топчет родную землю. Кто знает…
Однако некогда было оплакивать гибель соплеменника и ровесника. Приближался враг. Ошакбай перенес тяжелое, бездыханное тело батыра Кипчакбая на вершину бугра: там, внизу, могилу размыл бы весенний паводок. Он быстро соорудил из диких камней могилу, укрепил ее со всех сторон тяжелыми булыжниками — получился небольшой каменный курган.
Ошакбай спешил: солнце к этому времени поднялось уже на длину аркана. Он поправил седло и поехал назад — вверх по крутому склону. Солнце пригревало затылок и спину. Узкая тропинка петляла, сворачивала то налево, то направо. Седло теперь скользило назад, на лошадиный круп, и Ошакбай плотнее прижимался к спине тулпара.
Тяжело взбираться на горный перевал. Такой подъем под силу только выносливым коням, привыкшим к каменистым тропам. Другие мгновенно выдыхаются, сбивают себе копыта и останавливаются, обессиленные, на полпути. Ошакбай, дотягиваясь, протирал коню глаза. Не раз приходилось ему спешиваться и вести гнедого под уздцы. Сыромятный повод резал ему ладони, джигит задыхался, хватал воздух, чувствовал неприятный привкус во рту. Чудилось ему, будто скалы двигались, колыхались. Ноги скользили, и раза два он едва не сорвался в пропасть. И сорвался бы, если б не конь, сильный и устойчивый, выросший в горах и чувствующий там себя как дикий горный баран. Не однажды одолевал он крутизну перевалов. Гнедой упорно карабкался вверх, ноздри его раздулись, бока потемнели от пота.
Спеша на помощь ровеснику, Ошакбай не предполагал, что так труден будет обратный путь. Когда уже начало колоть в висках, он наконец-то взобрался на хребет. Здесь вольно гулявший холодный ветер едва не сорвал войлочный колпак с его головы. Ошакбай с облегчением выпрямился, перевел дыхание, погладил коня и впервые глянул вниз.
В глазах зарябило от множества лощин, ущелий, острых выступов скал. Окутанные легкой дымкой, они, казалось, шевелились, извивались гигантской змеей. Пот застилал глаза батыру. Ошакбай вытер платком лицо, посмотрел назад. Вражье войско уже приближалось к огромной черной равнине за перевалом. Отовсюду, со всех холмов, увалов стекался, надвигался враг.
Ошакбай поспешно взобрался на коня, пустил его волчьим скоком. Гнедой то и дело спотыкался о бесчисленные валуны. Батыр огрел его камчой, и конь отчаянно рванулся, перешел на галоп.
2
Молодая женщина, запалив рослого, статного жеребца, примчалась в город Отрар. Березовое седло до крови натерло ее бедра. Приближаясь к воротам, она натянула повод, перевела жеребца на легкую рысь. Только теперь она обратила внимание на глубокий и широкий — ни один конь не перепрыгнет — ров, избороздивший привольную степь, плотно опоясавший крепостные стены; Ров был по самые края заполнен водой. Жеребец простучал копытами по деревянному настилу висячего моста. Проезжая ворота, всадница заметила, что городская стена значительно выросла и укрепилась. На вершине ее, крутой, как спина архара, копошились люди: не то каменщики, не то дозорные. Снизу они казались величиной с палец и смутно темнели в зыбкой вышине. Караванов, тянущихся, как прежде, из города и в город, не было видно. Время было смутное, тревожное, город затаился, ждал: вот-вот нагрянет свирепое чудовище, вознамерившееся проглотить весь мир.
Баршын было недосуг любоваться грозным обликом города, подготовившегося к предстоящим испытаниям. Ровной, быстрой рысью, пугая прохожих на улице, направилась она прямо к Гумбез Сараю. Прискакать прямо к дворцу считалось худым и дурным признаком, поэтому Баршын заранее подобрала повод, попридержала жеребца. На почтительном расстоянии от дворца она спешилась. От долгой верховой езды гудели натертые ноги, будто солью посыпали раны. Пошатываясь, неловко ступая, она подошла было к главной каменной лестнице и там почтительно остановилась. Трое мужчин шли ей навстречу по ступеням. Баршын узнала их: впереди шел сам повелитель Отрара, справа — его преданный слуга Максуд, по левую руку — полководец Караша из Хорезма, прибывший, вероятно, для оказания помощи. Заметив молодую воительницу, все трое остановились. Иланчик Кадырхан вопросительно посмотрел на нее. Женщина учтиво поклонилась:
— Благословенный хан! Монгольские тумены направляются сюда через перевал Суюндык.
— Чье войско идет впереди? — спросил Иланчик Кадырхан, соблюдая невозмутимость и спокойствие.
— Астафиралла! Какой ужас! — побледнел полководец Караша.
— Впереди идет меркитский хан Арслан, — ответила Баршын.
— Где сейчас батыр Ошакбай?
— Со своими джигитами бросился на врага.
— Безумец! — сказал полководец Караша. — Десятком шапок хочет преградить путь реке…
Повелитель недовольно покосился на него. Ухмылка мигом сползла с бабьего лица хорезмийца. Пряча глаза, он искоса смотрел на красивую женщину.
Иланчик Кадырхан повернулся к Максуду, приказал:
— Ударьте в оба барабана!
Это означало, что надвигается опасность и все войско должно быть наготове.
— Кадырхан-ака, разве недостаточно пока одного барабана? — робко подал голос полководец из Хорезма.
Тревожная дробь одного барабана означала, что войска собирать еще не нужно, достаточно запереть ворота и быть начеку.
— Я должен встретить врага в открытой степи. Для войны кипчакам нужен простор. Хорониться в крепости пока еще рановато.