Шёпот Богов. Слёзы осени. Часть I
Шрифт:
Кулаки ее крепко сжались. Служанка вдруг вызвала в ней невероятное раздражение напоминанием про брак с райданцем. Утром, выпив немного сидра, она снова смогла забыть об этом ужасе. Почти целый день ей удавалось ощущать себя так же, как и прежде, – свободной девушкой. Ну, за исключением тех моментов, когда приходилось идти в храм на чтение… Но уж лучше она вызубрит все строчки Великой Книги назубок, чем позволит хотя бы пальцем дотронуться до себя этому райданцу.
– Простите меня, госпожа, я не хотела вас как-то обидеть… – искренне
– Что ты, моя радость, я ни капельки не обижена на тебя… – Она чуточку приврала, но все же и впрямь не держала сильной обиды на нее. – Ты все правильно сделала, в конце концов, это твоя работа. Просто… – Глаза царевны заблестели от подступающих слез. – До сих пор не могу поверить, что он готов так поступить со мной… Отправить меня вместе с этими людьми на край света!
Кими поспешила достать платочек, но у Уны был собственный. Она быстро вытерла глаза и продолжила:
– А как тебе такое? Неделю назад мы поминали нашу маму. Я, бабушка, Людвиг, даже Гавальд, Кими, Гавальд, который терпеть не может все эти собрания, пришел почтить ее память. Я уверена, что и Аарон пришел бы, будь он с нами, – он никогда не пропускал поминки матери. Но отец не пришел… У него было очередное срочное заседание касаемо этого треклятого перемирия. Мне думается, что князья, помещики и дипломаты, с которыми он чуть ли не живет в совещательном зале, уже давно заменили ему семью.
Уна взяла графин, налила из него красного вина в кубок и сделала несколько тяжелых глотков. Она мрачно смотрела из окна на Квартал Каменщиков, который они проезжали, и едва подавляла подступающую к горлу истерику. Не отрывая глаз от уличной суматохи, она с трудом произнесла:
– Иногда я думаю, что мама бросилась с утеса из-за отца. Если б он не был с ней так холоден, как рассказывал Аарон, то она бы, она…
Уна не выдержала и расплакалась. Мысли о маме, чье лицо она до сих пор не могла вспомнить, всегда начинались с горьких слез.
Кими задернула шторы в дилижансе. Теперь внутрь просачивалась одинокая полоска света, едва освещавшая ее лицо. Рядом она почувствовала теплое дыхание служанки. Губы Кими, мягкие как шелк, коснулись ее губ. Сначала их поцелуй был медленный, аборигенка своим прикосновением словно успокаивала ее, отгоняя неприятные мысли об отце. Затем ее пальцы скользнули к ней под юбку (Уна ни в коем случае не возражала) и ласково коснулись ее там, отчего тело царевны вздрогнуло и задрожало, будто от холода. Осторожно Кими положила ее на сиденье и, продолжая создавать волшебство рукой под ее юбкой, медленно приблизилась к затвердевшим соскам.
– Знаешь, Кими… – царевна вздрогнула, когда палец служанки нащупал особенно чувствительно место. – Вот уж во что, а в магию вашего народа я верю… Уже в который раз.
Аборигенка ухмыльнулась. Ее губы касались грудей, живота, спускаясь все ниже и ниже…
Вечер она так и не пожаловала в покои к отцу, прекрасно зная, что он сам заявится к ней. Бегать от него Уна не собиралась, поскольку прекрасно понимала, что этого разговора она избежать не удастся. Но и утруждать себя походом в комнату отца она не собиралась.
Прежде чем лечь спать, она, как и каждый вечер, продолжила вышивание одной из самых больших картин. Еще несколько месяцев назад она задумала изобразить бухту Айге с ее большими кораблями и длинными пирсами. Бесконечная даль океана манила ее и заставляла воображать десятки, если не сотни пейзажей. Их неизвестность будоражила ее, но и пугала одновременно. Ах, как бы она хотела увидеть мир дальше стен этого удушливого замка!
Едва она села за вышивку, как в дверь покоев быстро постучали два раза. Манеру этого неторопливого стука она узнала тут же.
– Заходи, Людвиг, – крикнула она, не отрываясь от рукоделия.
Внутрь, забыв прикрыть за собой дверь, зашел ее младший братец. На голове русые волосы, как всегда, торчащие из стороны в сторону, точно то было гнездо, а не прическа. Карие глаза лихорадочно бегали по сторонам. Пальцы тарабанили по чему-то невидимому.
– С-с-сестренка, я т-т-тебя не…
Уна и не помнит, когда последний раз слышала Людвига не заикающимся. Она терпеть не могла ждать, пока он договорит предложение.
– Что такое, Людвиг? Не видишь, я занята?
– Я н-н-ненадолго. Хотел у-у-узнать, как тебе ди-ди…
– Дилижанс?
Людвиг быстро закивал и достал стержень с куском бумаги.
– Хороший, Лю, но уж больно громкий и вонючий.
– Г-г-громкий и в-в-вонючий… – пробормотал он себе под нос, записывая в блокнот. – Еще?
– Ну если куча прикованных взглядов к ней, смущающих меня, можно тоже отнести к недостаткам, то это, пожалуй, все.
Людвиг быстро улыбнулся и черкнул пару линий на пергаменте, параллельно бормоча.
– С-с-спасибо, Уна.
– Ага, – безразлично сказала она и распутала узелок, завязавшийся на нитке. Она провозилась с ним около минуты, уже думая, что братец ушел, но вдруг краем глаза увидела, как он подошел к ней.
– Ты в п-п-порядке, сестренка?
– Людвиг, ты не видишь, что я тут… – рассердилась она, в очередной раз сделав неверный стежок.
Людвиг еле заметно дернулся, и Уна вдруг поняла, как грубо с ним обошлась.
– Прости меня, братец. – Она взяла его руку. – Просто… плохой день, только и всего.
Он улыбнулся, тихонечко сжал ее руку и хотел было что-то сказать, но заметил в дверях отца. Тот откашлялся, давая знать о своем появлении.
Уна помнила отца, когда тот еще был мускулистым и подтянутым воином. Теперь же его тело больше напоминало бочонок. Казалось, каждую ступень он преодолевал лишь спустя долгие минуты одышки. Вот и сейчас, судя по его красному лицу, добираться до ее покоев ему было крайне трудно.
– Людвиг, оставь нас, – велел он, тяжело выдохнув.
– Да, отец.