Шепот в ночи
Шрифт:
– Он подхватил столбняк, – ответил Лютер и покачал головой. Он не продолжил свой рассказ. Я знала, что это означает, что его двоюродный брат умер.
В ужасе я бросилась к себе и принялась одеваться. У меня тряслись руки, когда мы с Гейвином заворачивали Джефферсона в одеяло. Гейвин вынес его, и мы пошли по коридору к ступенькам. Все это время Джефферсон не открывал глаз и не произнес ни единого звука. Мое сердце тяжело билось, когда я следовала за ними, не поднимая головы.
Я понимала, что все это моя вина. Если бы я не сбежала и не забрала бы с собой моего младшего
На нем нет проклятья, думала я, но на мне, на моей стороне семьи. Я не имею права тащить его за собой под это темное облако и подставлять под тот же холодный дождь. Было очевидно, что кого бы я не коснулась, все начинают страдать.
– О, Боже, Боже, – причитала Шарлотта позади меня, заламывая руки. – Бедный мальчик!
– Что, черт возьми, происходит? – услышали мы тетю Ферн, когда были уже на лестнице.
Лютер уже вышел, чтобы подогнать к крыльцу грузовик. Ни я, ни Гейвин не были в настроении разговаривать с тетей Ферн. Мы не обратили на нее внимание и продолжали спускаться по лестнице.
– Мне скоро понадобится кофе! – заорала она.
– Не давайте ей ничего, тетя Шарлотта, – попросила я, когда мы дошли до конца лестницы. – Даже стакана воды. Она этого не заслужила.
Тетя Шарлотта кивнула, но ее внимание и забота были обращены к Джефферсону. Она проводила нас до грузовика.
– Ты сядешь с ним впереди, – сказал Гейвин, – а я сяду в кузов. Ты забирайся первой, а потом я передам тебе Джефферсона.
Лютер подошел к нам, чтобы помочь, но Гейвин взял ситуацию под свой контроль. Он аккуратно посадил Джефферсона мне на колени. Его голова удобно устроилась на моей груди, и я укачивала Джефферсона, пока Лютер забирался назад в грузовик.
– О, Боже, Боже, – причитала тетя Шарлотта, стоя в стороне.
Гейвин прыгнул в грузовик, и мы тронулись по разбитой дороге.
– Нам придется ехать до Лингбурга, – сказал Лютер. – Только там ближайшая больница, а этому малышу сейчас именно она и нужна.
Я не ответила. Я не могла глотать. Все, на что я была способна, это только кивать и смотреть на болезненное выражение лица моего братика. Его губы чуть-чуть разомкнулись, но глаза были плотно закрыты и неподвижны.
«О, мама, – плакала я в душе, – я не думала, что все так обернется. Прости меня, прости».
Я не почувствовала слез, пока слезинки не закапали у меня с подбородка Джефферсону на щеку.
Я откинулась назад, глубоко вздохнула и начала молиться. Я услышала, как в заднее окошко постучал Гейвин, и обернулась.
– Ты в порядке? – спросил он.
Ветер развевал его волосы. В глазах я увидела твердую уверенность. Я попыталась заговорить, но не смогла справиться с дрожью губ. Я покачала головой и снова уставилась вперед на бегущее навстречу шоссе. Я взглянула на Лютера. Он вел грузовик с предельной скоростью. Мотор пыхтел и чихал, но Лютер не сводил глаз с дороги, как человек, уже повидавший смерть, он бежал от воспоминаний, которые воскрешали эти события.
Казалось, прошло несколько часов, прежде чем мы увидели дорожный знак, который сообщал, что мы приближаемся к больнице. Затянутое облаками небо становилось все темней и темней. Я видела, как ветер раскачивает деревья. Водители машин зажигали фары, потому что стало очень темно. Я не сомневалась, что раньше чем мы приедем в больницу, нас застанет сильный ливень, но все, что нам досталось, это несколько капель на ветровом стекле. Когда наконец перед нами появилось здание больницы, я позволила себе перевести дух. Охранник рассказал нам, где находится пункт неотложной помощи, и мы поехали прямо туда. Как только грузовик остановился, Гейвин выпрыгнул из кузова и открыл дверь машины. Все это время Джефферсон не просыпался и не произносил ни звука. Гейвин аккуратно и бережно взял Джефферсона на руки с моих колен. Затем и я, выбравшись из кабины, последовала за ним к двери пункта неотложной помощи.
– Что случилось? – спросила нас медсестра, когда мы вошли.
– Думаем, что это столбняк, – сказал Гейвин. Она вышла из-за своей стойки и дала знать другой медсестре, чтобы та привезла каталку. Гейвин положил Джефферсона на нее, и обе медсестры быстро занялись делом: одна одела Джефферсону на руку прибор для измерения кровяного давления, а другая прослушивала сердце. Они озабоченно переглянулись, и одна из них быстро повезла каталку в смотровой кабинет, откуда в этот момент вышел молодой врач. Я последовала за ними.
– Ну, что у нас здесь? – спросил он.
– Мой брат сильно заболел, – объяснила я. – Он порезался несколько дней назад о гвоздь, и мы думаем, что, может быть столбняк.
– Ему делали противостолбнячную прививку? – спросил доктор.
– Не знаю, – ответила я. – Не думаю.
– Чем он порезался? – Доктор поднял веко у Джефферсона и осмотрел зрачок.
– О ржавый гвоздь… полагаю, – сказала я. Доктор резко перевел взгляд на меня.
– Так, а где ваши родители? Это ваш отец? – спросил он, кивая на Лютера, который вместе с Гейвином ждал в конце коридора.
– Нет, сэр.
Первая медсестра что-то ему зашептала, и они вкатили Джефферсона в смотровой кабинет. Следом вошел доктор. Я тоже пошла было за ним, но вторая медсестра меня остановила.
– Подождите здесь. Подойдите к регистратуре, вот туда, и дайте всю необходимую информацию приемной медсестре.
– Но…
Она закрыла дверь, прежде чем я успела что-либо возразить. И мое сердце так сильно билось, и я боялась, что следующим пациентом на каталке окажусь я. Слезы жгли мне глаза, и я попятилась назад.
– Что они сказали? – спросил Гейвин.
– Они хотят, чтобы мы подождали здесь. А я должна дать информацию медсестре в регистратуре.
Он взял меня за руку, и мы подошли к регистратуре. Лютер сел на стул в холле и уставился на нас с выражением ужаса на лице. Я оглянулась на закрытую дверь смотрового кабинета.
Мой маленький брат умирает в той комнате, думала я. Я везла его сюда на своих руках. Он держался за меня и доверял мне с того самого момента, как мы покинули Катлерз Коув, а теперь он лежит в незнакомой комнате без сознания. Мои плечи затряслись, и все тело вздрагивало. Гейвин обнял меня за плечи.