Шепот Земли и молчание Неба. Этнографические этюды о традиционных народных верованиях
Шрифт:
Не будем вдаваться в дискуссию, отметим лишь то, что шаманы и шаманки известны в ранней истории Китая, у южных соседей китайцев мяо и яо, а в маньчжурской империи Цин шаманизм даже был господствующей религией, со своими храмами и канонами песнопений; традиционно же шаман выступает даже в обычном чуме или юрте, и его песни — результат импровизации.
Изображение нишаньской шаманки. Конец XIX —
Шаманы были и у тлинкитов Северо-Западного побережья Америки, у эскимосов и алеутов в Новом Свете, у тюрков Южной Сибири и Средней Азии.
Если у горного народа мяо были шаманы патэ, а у их северо-западных соседей ицзу (лоло, носу) целое жреческое сословие — каста биму, то их социальные функции очень трудно различать. Можно сказать, что живой пример бытования в непосредственной близости шаманов-патэ и жрецов-биму в середине XX века дает основание видеть и в шаманах, и в жрецах похожие группы выделившихся лиц, признанных способными общаться с богами и духами.
У таких лиц деятельность была многосторонняя. Они были и оракулами, и знахарями, и врачевателями, и организаторами охоты или военной экспедиции, и воспитателями подрастающего поколения как носители и передатчики родовых традиций.
Примечательно вошедшее в историю Древнего Китая исполнение шаманом функций оракула перед битвой, решившей в начале XI века до нашей эры исход борьбы между Чжоу и Шан-Инь в пользу Чжоу.
Десять дней идет густой снег, и в лагере чжоусцев вспоминают, как начинался поход. У шатра У-вана собрались восемьсот предводителей. Их созвал наследник, чтобы отдать последние почести и выполнить свой долг перед отцом — ваном, правителем Чжоу.
Многим странными показались действия У-вана, который видел свой сыновний долг в выполнении цели жизни Вэнь-вана — сокрушении Инь. Не предав тело отца земле, а приказав посадить Вэнь-вана на боевую колесницу, сын созвал предводителей, чтобы начать поход на Инь.
Все собрались у шатра У-вана. На боевой колеснице предводителя войск возвышалось тело Вэнь-вана. У-ван отдал приказ придворному оракулу начать гадание о походе. Оракул собрал траву, бросил на жертвенник, зажег и устремил взгляд на очертания переплетенных сгоревших стеблей. В волнении все молчали, а оракул бесстрастно произнес: «Идете против воли Неба!»
Собравшиеся опасливо переглянулись. У-ван побледнел и дал приказ гадать на панцире черепахи. Оракул покорно разжег костер и бросил в него панцирь. Раздался сухой треск. Панцирь выхватили из костра и положили на жертвенный стол. Остывая, панцирь продолжал трещать. Оракул коснулся его кончиками пальцев: остыл. Он внимательно разглядывал трещины, напоминающие иероглифы.
Все вновь насторожились. У-ван даже привстал на своем возвышении. Оракул взглянул на него и громко произнес: «Свершится большое зло!»
У-ван упал на сиденье. Собравшиеся подняли глаза к нему. Вдруг наставник Цзян выбежал вперед, смахнул рукавом с жертвенного стола панцирь черепахи и гадательную траву и гневно стал топтать их ногами:
— Мертвая кость, сухая трава! Как могут они знать, что добро, а что зло? В поход! Что может помешать успеху нашего правого дела?!
Голос Цзяна гремел как гром и возвращал людям уверенность. В поход, выполнить волю умершего и желание народа!
У-ван отдал приказ выступать немедленно. Начался поход. В рядах чжоусцев
Воины достигли Лои и готовились к переправе через реку, когда тучи закрыли солнце, налетел ветер, пошел дождь со снегом. Дальше двигаться было нельзя. Сплошная пелена закрывала горизонт. Казалось, на пути Чжоу встало Небо, оно берет под защиту Инь.
Многие вспоминали гадание, однако ж спали у стен Лои нормально.
Иным был сон У-вана в эту ночь. Из памяти не выходило гадание накануне похода.
У-ван лег спать рано, когда пробила восьмая стража. Он впал в забытье, и ему приснился сон, который потомки будут передавать из поколения в поколение и который поутру все восемьсот предводителей воспримут как милость Неба. Снилось У-вану, что кончилась ночь и наступило утро дня под циклическими знаками Цзя-цзы. Глубокий снег, шедший десять дней, покрыл всю землю, все подходы к ставке чжоусцев в Лои.
Перед воротами временного дворца У-вана оказались неизвестно откуда прибывшие пять сановников в колесницах и два всадника. Они сообщили страже, что хотят видеть вождя чжоусцев. У-ван решил было отказать им в приеме, но вдруг Цзян обратил его внимание на то, что на снегу, толстым слоем покрывавшем землю, нет никаких следов от колесниц или копыт коней: это не обычные просители, это духи. Но как узнать, кто они такие? Наставник предложил вынести приезжим горячего рису — ведь погода холодная — и спросить, в какой последовательности потчевать их, кто из них старший. Всадники ответили: «Сперва поднесите чашу владыке — духу Южного моря, потом духу Восточного моря, потом духу Западного моря, после него владыке — духу Северного моря, а затем — духу Желтой реки и нам — богу дождя и богу ветра».
Так У-ван узнал, кто его гости, и в указанном порядке, называя каждого по имени, пригласил к себе. Духи были довольны. И тогда чжоуский правитель сказал: «День сегодня пасмурный, вы прибыли издалека, что побудило вас?» Духи ответствовали: «Небо решило покарать Инь и утвердить Чжоу. И мы прибыли, чтобы исполнить это. Пусть по твоему приказу бог ветра и бог дождя займут достойные для них должности и будут в рядах твоих войск».
Цзян прервал сон У-вана и вывел его во двор. Была еще ночь. Но снег прекратился, и в небе появились звезды.
— Небо за нас! — воскликнул У-ван, вспомнив свой сон, и приказал войскам начать переправу через Желтую реку.
Сам У-ван сел в переднюю лодку, и, когда она достигла середины реки, тысячи пчел, похожих на красных птиц, опустились по ее краям и помогали лететь ей над волнами. Волны пели…
В совершенно особой роли выступил весной 1959 года бывший кетский шаман Федор Агафонович Серков.
Озеро Мундуйка — самое большое заполярное озеро в Сибири. В длину оно больше 50 километров, в ширину чуть больше 30. Мундуйка — главный промысловый водоем рыбаков курейского кетского колхоза, но зимой и ранней весной здесь стоят всего два жилища на противоположных берегах. Бревенчатые избушки с плоской крышей, без сеней, с одной комнатой и железной печкой посредине. В одной, которая стоит на ближнем к поселку берегу озера, живет восьмидесятилетний кет Федор Агафонович Серков с женой, сыном и племянницей, в другой, на дальнем берегу, — шестидесятилетний кет Николай Михайлович Ламбин с женой. В избушке у Ламбина поселились и мы — двое этнографов из Ленинграда.