Шерас
Шрифт:
— Смириться? Выходит, ты больше не любишь меня или не любила вовсе? Ведь невозможно смириться, если любовь глубока, словно Анкона. Или, может, будучи любовницей Бога, ты и сама стала богиней и теперь сторонишься недостойных смертных?
— Твои упреки несправедливы! — возмутилась люцея, краснея. — Я питаю к тебе самые нежные чувства, которые когда-либо испытывала, я люблю тебя и по сей день, и сердце мое трепетно бьется, когда я вспоминаю твое лицо. Себя же я вижу не богиней, но скромной рабыней, и вовсе не достойной твоего внимания.
— Андэль! — растрогался ДозирЭ, проклиная себя за недавнюю грубость,
Он ласково обнял девушку и окунул свое лицо в ее шелковистые волосы. Ему стало так хорошо, как не было никогда. Почувствовав сладкую щемящую негу во всем теле, он застыл, боясь пошевелиться.
В дверь три раза постучали. То был условный сигнал — драгоценное время, отпущенное на свидание, истекло. И тут в голове грономфа родилась сумасшедшая мысль.
— Андэль! — зашептал воин на ухо люцее. — Давай всё бросим, давай сбежим! Я достану лодку, океан спокоен, а я прекрасно ориентируюсь по звездам. К утру мы будем на материке. А потом в Берктоль или еще дальше — в Яриаду. Там нас никогда не найдут. У меня есть деньги, много денег. Я копил, чтобы вызволить тебя из акелин. Мы сможем купить большой дом. Нам будет хорошо вместе. И пусть гаронны сдохнут от зависти! А Авидрония меня простит — я пролил достаточно крови во славу Родины!
Девушка встрепенулась, отстранилась. Предложение было столь неожиданным, что ей понадобилось некоторое время, чтобы разобраться в себе самой и убедиться, заглянув в глаза ДозирЭ, что он не шутит.
— Это невозможно, — наконец отвечала она, опустив глаза. — Мы пропадем. И если о себе я беспокоюсь немного — я отреклась от себя самой в тот день, когда впервые постучалась в дверь акелины, — то твоя погибель для меня страшнее всего на свете. Разве мало я принесла тебе неприятностей? А мой отец? Его не оставят в покое!
— Я позабочусь о старике Чапло — клянусь!
И ДозирЭ вынул кинжал, приготовившись царапнуть острием руку, чтобы засвидетельствовать кровью данную клятву.
— Постой. Дело не только в тебе или в отце, — предостерегла Андэль, необыкновенно смущаясь. — В моем сердце теперь появился другой человек…
— Человек? — обескуражено переспросил воин. — Кто же он?
— Он? Он тот, кто вершит наши судьбы. Он велик и прекрасен, он добр и щедр. И я его боготворю, потому что он создание небесное. А убедиться в этом я имела возможность. И я готова служить ему вечно, потому что он — мой Бог. Я не могу его предать!
Молодой человек понял, о ком идет речь, и с грустью опустил голову.
— Стало быть, ты его любишь?
— Да, он — мой возлюбленный. Но люблю я его не так, как тебя, не так, как любят своего мужчину. Я люблю его, как своего идола, как своего творца. Я ему поклоняюсь. Близость с ним для меня — словно молитва…
В дверь опять постучали. На это раз значительно настойчивее.
— Если ты любишь Инфекта как Бога, то можешь продолжать его любить. У любой женщины сначала есть Бог, а потом — муж. Но если в твоем сердце осталось немного места и для меня, решайся. Я увезу тебя в дальние страны. Ты будешь счастлива. А сам я стану тебе верным телохранителем — это занятие мне знакомо. Не бойся, я люблю тебя так сильно, как никто никогда тебя не любил и любить больше не будет!..
Все закружилось перед глазами Андэль. Лицо ДозирЭ, лик
Наконец Андэль решилась. Перед ней возвышался гордый храбрец, весь в наградах, говоривших о многих совершенных им подвигах, молодой и необычайно сильный, и девушка не испытывала и тени сомнения в том, что он не подведет, защитит, добьется всего того, о чем только что говорил. И она наконец в ответ протянула руку, вложив свою тонкую кисть в его ладонь: я согласна, идем.
— Подожди, — сказал ДозирЭ. — Возьми этот плащ, надень его — в нем тебя не узнают.
Люцея сняла с себя все драгоценности:
— Я должна это оставить…
Она приняла плащ и закуталась в него.
— Как мы выйдем? — спросила она.
— Как получится, — с деланным безразличием ответил молодой человек, крепко сжав рукоять меча Славы.
Вновь раздался стук, частый и весьма тревожный. ДозирЭ и девушка замерли, прислушиваясь. Некоторое время было тихо, но потом снаружи донесся грохот оружия и доспехов. Столько шума мог производить только целый отряд тяжеловооруженных воинов.
— Божественный! — с ужасом произнесла Андэль.
Через мгновение дверь широко распахнулась. На пороге выросла знакомая фигура правителя Авидронии. Инфект был в изящных серебряных доспехах, которые носил лишь для красоты, поскольку в бою они вряд ли могли служить надежной защитой. Выглядел он утомленным.
ДозирЭ успел отступить в тень и продолжал осторожно пятиться назад, растеряв от неожиданности всё самообладание. В результате он оказался в самом темном углу, надежно сокрытый от чужих глаз бронзовой статуей. Андэль же только и смогла, что сдернуть с головы широкий капюшон.
Алеклия вошел и опустился на ложе. Он окинул взглядом помещение.
— Почему ты так одета? — спросил он люцею удивленно.
— Мне холодно, мой Бог, — ответила Андэль, с трудом справившись с чувствами.
Она скинула плащ и бросила его в сторону. Инфект с удовольствием посмотрел на нее, еще раз отметив про себя, как она восхитительна, насколько чудесны все подробности ее тела, легко угадываемые под тонкой шелковой тканью. Но вдруг нахмурил брови.
— Где же дарованные мною драгоценности? Они тебе не нравятся? Я прикажу наказать ювелира и преподнесу тебе другие, во сто крат прекраснее.