Шерас
Шрифт:
Телохранители невольно переглянулись, а Божественный недоверчиво покачал головой:
— Двадцать пять кругов? Не может быть!
Вместо ответа ДозирЭ разорвал на своей груди одежды и сдернул ткань с плеч, обнажившись по пояс, и повернулся к правителю спиной. Алеклия, хоть и много повидал за свою жизнь, не сумел сдержать возгласа изумления: даже толстый слой «грономфской грязи», которой лекари Круглого Дома щедро смазали всю поверхность спины, не мог скрыть, насколько истерзано и обезображено тело.
Алеклия с трудом подавил отвращение и приказал бедняге прикрыться.
— Тебя пытал Сюркуф?
— Точно так. И надо сказать, делал это с огромным удовольствием.
— Может быть, ты хочешь присесть?
— Боюсь, мой Бог, что я просто не смогу этого сделать.
Алеклия задумчиво почесал подбородок. С одной стороны, служители Круглого Дома явно переусердствовали, хотя и понятно, что им не терпелось расправиться с этим ДозирЭ, за которым они безуспешно гоняются вот уже несколько лет. Да и кто не знает о «горячей любви» между Вишневыми плащами и моими бесшабашными телохранителями. Но с другой стороны, совершенное преступление того стоит, и если б этот незадачливый искатель приключений был бы уже мертв, никто б не посмел винить ревностных защитников моей чести. Напротив, по совести, они заслужили награду.
— Неужели твоим действиям нет никаких оправданий? — вновь спросил правитель.
— Никаких.
— Ну, может быть, по крайней мере, ты хочешь вымолить у меня прощение в надежде хотя бы сохранить свою жизнь?
— Если б я о чем-то и попросил бы, мой Бог, то только о милости по отношению к несчастной Андэль, которая ни в чем не виновата, потому что я ее вынудил пойти со мной. Также ни в чем не виноваты мои помощники. Помогая мне, они вряд ли догадывались, для чего всё это делают. И я просил бы о снисхождении по отношению к ним…
Алеклия, несколько озадаченный, развернул свиток, который держал в руке, и пробежал по нему глазами сверху вниз.
— Ты бессовестно лжешь, ДозирЭ, — сказал он не без обиды в голосе. — Доказательства вины Андэль неопровержимы. Судя по ее письмам, которые тебе передавала маленькая блудница Зирона, Андэль не только пошла на этот шаг добровольно, но и первая подала идею побега. Странно, чего ей не хватало? Или мало я ее любил и радовал?.. Что же касается твоих друзей, — Божественный вновь заглянул в свиток, — то роль каждого из них в этом деле нам доподлинно известна…
Тут только Алеклия вспомнил, как встретил днем на улице Ювелиров странный отряд, состоящий из смазливых юношей в одеяниях воинов. «Это были, несомненно, они! — мелькнула мысль. — Одним из этих юношей была переодетая Андэль. О, если б я только знал!»
— Впрочем, твое желание спасти близких тебе людей, обрекая себя на страшные муки, достойно похвалы, — продолжал правитель. — Однако я должен наказать всех, ибо не в моих правилах прощать грязных заговорщиков…
Тут Божественный — разочарованный, обиженный — разгорячился, и его понесло. Пламенная речь, обращенная не только к ДозирЭ, но и ко всем присутствующим: телохранителям, нескольким писцам, стоявшим неподалеку, и даже к скромному Партифику, — заняла немало времени. Взволнованная, искрометная, она была щедро приправлена нравоучительными высказываниями великих и выдержками из «Откровений Ибеуса». Провтавтх остался бы доволен. Писцы тщательно всё записали.
ДозирЭ, к которому, главным образом, и была обращена эта речь, вдруг поднял глаза и посмотрел на правителя в упор.
— По праву сильнейшего, — сказал он, — ты говоришь, а я слушаю. Однако в тех же «Откровениях Ибеуса» сказано: «Будь равным среди равных, не обвиняй других в том, в чем повинен сам».
— О чем ты говоришь? — развел руками Алеклия.
— Я говорю о том, — отвечал молодой человек, обжигая его колючим взглядом, — что прежде, чем я вызволил Андэль из Дворца Любви, совершив, по твоему мнению, преступление, ты — величайший из величайших, естественно, не считаясь с чувствами всего лишь одного своего скромного подданного — какое может быть равенство между солнцем и земляным червем? — ее у меня отнял, и сделал это самым бесстыдным образом. Я, твой преданный слуга, вверил тебе свои самые сокровенные тайны в надежде получить если не помощь, то хотя бы сочувствие, но ты меня отблагодарил за мое честное служение тем, что разбил мое сердце и обрек меня и девушку на долгие мучительные страдания, которые несравнимы даже с пытками на «колесе правды». Твои речи чисты и благородны, но помыслы и дела твои, мой Бог, лукавы…
Семерик наполовину обнажил свой меч, готовый при первом же намеке вспороть наглецу живот. Но Инфект не торопился.
— Понятно, — выдавил он. — Ты считаешь, что преступник не ты, а я? Что это именно я украл у тебя возлюбленную, а не наоборот?
— А разве не так?
— В чем-то, сознаюсь, ты прав… Так что же нам делать? Может быть, вместо тебя мне отправиться в подвалы Круглого Дома? — Алеклия усмехнулся. — Или, может быть, ты вызовешь меня на поединок?
— Если б это было возможно, именно так я и поступил бы, — дерзко заявил ДозирЭ. — Но ты же знаешь, что поединки допускаются только между равными.
— Однако, — дополнил Божественный, — если муж, занимающий более высокое положение, ничего не имеет против, то поединок все-таки может состояться. Или ты забыл, как убил эжина Туртюфа — моего лучшего поставщика? Да и повод был тот же.
— Ты хочешь сказать, что готов со мной сразиться? — недоверчиво поинтересовался молодой человек.
— Почему бы и нет! — рассерженно отвечал Алеклия. — Или ты думаешь, что я не способен отстоять свою честь сам?.. Семерик, два меча!
Белоплащные воины, ошеломленные происходящим, обнажили клинки, писцы открыли в ужасе рты, а их стержни застыли на полуслове, и только один Партифик оставался безразличным.
— Божественный! — обратился к Алеклии Семерик, встав между ДозирЭ и правителем. — Как истинный телохранитель, отвечающий собственной головой за твою жизнь, я не могу позволить тебе драться с этим неблагодарным псом. Если ты уж так хочешь поединка, позволь мне сразиться за тебя, и клянусь честью, я отомщу за все оскорбления, которые нанес тебе этот недостойный раб.
— Нет! — твердо отвечал Алеклия. — Это мое личное дело. Оно не касается государственных вопросов, а поэтому я не могу позволить кому-либо рисковать вместо себя. Дай свой меч. Я приказываю тебе! Ну же!
Семерик, весь красный от волнения, перехватил тяжелый меч за лезвие и рукоятью вперед протянул Инфекту. Тот взял, примериваясь к оружию, взвесил его в руке и ладным молниеносным движением рассек воздух перед собой.
Такой же меч с опаской вручили ДозирЭ.
Уже опустилась ночь, и в зале Голубых Вод только жаркие огни факельниц освещали потускневшее пространство. Птицы и животные затихли, буйные краски растений поблекли. Фонтаны молчали, и только где-то мирно журчал ручей.
Для поединка выбрали подходящее место, ровное, хорошо освещенное и достаточно широкое, чтобы соперники могли маневрировать.