Шерас
Шрифт:
— Как тебе у нас, в Круглом Доме? — приветливо спросил Сюркуф. — Нравится? Ну вот, а ты не хотел порадовать нас своим визитом. А мы тебя ждали. Долго ждали. Правда, Белмодос?
Юный писарь поспешил учтиво ответить:
— Несомненно… Очень ждали.
В голосе писаря Сюркуф уловил неуверенность и даже страх и поэтому поспешил успокоить молодого помощника:
— Не бойся, Белмодос. Посмотри, как крепко он связан. Разве кто-нибудь способен разорвать эти узлы? А эти бравые молодцы? Разве не справятся они всего-навсего с одним белоплащным бездельником?
Писарь благодарно кивнул головой, пытаясь всем своим видом показать, что ничего не боится. Однако на самом деле он дрожал, словно лист на ветру, и, как ни старался, не мог унять дрожь. «Знает ли этот воин, кто на самом деле вызволил его из беды под Кадишем? — судорожно размышлял Белмодос, чувствуя,
«Зала Мужества» представляла собой внушительное многоугольное помещение, очень старое, наполненное сладковатым смрадом, где массивные колонны из рукодельного камня подпирали арочные своды, где кругом размещались замысловатые пыточные механизмы и где со стен свисали ржавые крюки, кольца и почерневшие веревки, а в полу были выдолблены желобки для стока крови. Эти желобки вели в дальний конец помещения, где почти неслышно шелестел сонный поток воды. Здесь струилась небольшая подземная речка, которая брала свое начало в каких-то старых полузатопленных катакомбах и уходила в такие же низкие, размытые водой, обрушенные галереи. Во времена самых жестоких авидронских интолов тут пытали по нескольку сот человек в день, многие из которых, к слову сказать, не выдерживали страданий и здесь же умирали. И тогда подземная речка наполнялась до краев густой черной кровью и в отсвете факельных огней окрашивалась в рубиновый цвет. Куда река уходила, никто не знал: может быть, вливалась в священную Анкону, а скорее всего, неведомыми человеку путями текла прямо отсюда в подземное царство гароннов.
Сегодня «зала Мужества» чаще пустовала, лишь изредка оглашаясь жуткими раскатистыми криками иргамовских лазутчиков, казнокрадов или жестоких разбойников. По закону разрешение на пытку давал специально образованный при Круглом Доме совет ристопии, состоящий из восьми человек. В него, как и в любой обычный совет ристопии, входили четыре посланника народных собраний, один представитель Инфекта, один — от Липримарии и по одному — от гиозов и собрания эжинов. Эти же восемь человек должны были присутствовать при пытке и следить, чтобы соблюдались «законы Совести, Бога и Инфекта». Однако Вишневые плащи имели несколько лазеек для проведения допросов и пыток, которыми часто и весьма эффективно пользовались. Во-первых, во время «кровопролитной войны», согласно Второму уточнению Руфэла, права обитателей Круглого Дома заметно расширялись, а функции совета — наоборот, сужались (как известно, вот уже несколько лет шла война с Иргамой). Во-вторых, решение советов ристопии распространялось только на преступления, совершенные в пределах авидронских границ. И в-третьих, в начале сто пятого года Алеклия обнародовал новые законы, «Параграфы Провтавтха», в которых в том числе было введено новое понятие — «личное дело Инфекта». Инфект, и только он один, и раньше мог подменять собою правосудие, самостоятельно карая или милуя, если ему было угодно, но впервые какое-либо важное дело, получая новый статус, совершенно законно выходило из ведения народных собраний и становилось прерогативой правителя. В «Параграфах Провтавтха» такие дела подробно описывались и классифицировались. История с похищением Андэль, без сомнения, являлась «личным делом Инфекта». Ведь речь шла о люцее «восьмой раковины» — его возлюбленной, которая решила бежать вместе с молодым воином Белой либеры. Сюркуф прекрасно об этом знал, иначе не посмел бы так безжалостно пытать жрецов храма Прощения. Знал об этом и Белмодос, знали служители, которым сегодня выпала честь мучить не грязных лесных разбойников, а доблестного авидронского воина, и даже наверняка знал ДозирЭ, распятый на «колесе правды» и отрешенно смотревший на стену.
Сюркуф еще раз внимательно оглядел свою добычу, будто до сих пор не верил, что удача наконец улыбнулась ему. Да, это был тот самый долговязый смешной новобранец, тот самый гордый цинит тяжеловооруженной партикулы, тот самый благородный белоплащный, сияющий наградами, за которым он шел по пятам более двух лет. И теперь не имело значения, кто он такой на самом деле — иргамовский лазутчик или подлый изменник. Так же, как теперь не имело значения, виновен ли он вообще или нет. Преступление, которое
ДозирЭ вел себя вызывающе, казалось, не замечал присутствия своего давнего недруга и его подручных. Взгляд его был тверд, и если он и страдал, то тщательно это скрывал под маской безразличия и брезгливости. Меньше всего в эти мгновения он походил на жертву. Те, кого Сюркуфу довелось видеть до сих пор в «зале Мужества», с первых мгновений, как их сюда приводили, впадали в глухое уныние. Теряли самообладание, становились безвольными, умоляли о пощаде, готовы были идти на любое унижение. Незамедлительно выкладывали все, что знали, и даже больше. Но этот еще не сломлен, надеется, должно быть, с достоинством перенести все пытки и красиво умереть, как подобает воину. Что ж, посмотрим, что у него из этого получится. «Готов поставить инфект: он будет лизать мне ноги».
Последнюю фразу Сюркуф произнес вслух, обращаясь к Белмодосу и одновременно к одному из служителей «залы Мужества» — самому главному. Писарь при этом вяло улыбнулся и опустил глаза, а опытный костолом, голова которого напоминала бычью, только не имела рогов, согласно кивнул, всем своим видом показывая, что иначе и быть не может…
Служители помолились, по кругу распили кувшин кислого вина, а остатки плеснули в рот обвиняемому.
— Начнем же, наконец, — недовольно потребовал Сюркуф. — Только будьте аккуратны — не лишите его жизни раньше времени. Иначе окажетесь на месте этого неудавшегося героя.
— Как? — удивился тот, что походил на быка. — Ты даже не потребуешь, чтобы он всё рассказал добровольно?
— Посмотри на него! — Орлиный нос Сюркуфа в ярости заострился. — Ты видишь, он и не собирается с нами разговаривать. Сначала мы собьем с него всю эту спесь, которой он набрался в Белой либере, а потом уже будем беседовать.
— Но это не по правилам.
— Достаточно пререканий, цинит. Неужели ты не ведаешь, что дело, о котором идет речь, — исключительное и требует особого подхода? Мы не успеем моргнуть, как с нас потребуют исчерпывающие сведения обо всем, а в особенности о соучастниках и пособниках. И потребует не кто-нибудь, а сам Божественный. Если мы не справимся — нас накажут, и накажут жестоко. Однако в случае успеха, а добрая часть дела уже сделана, нас ожидают награды, и награды немалые. Сейчас же все, что могу, — это присовокупить к будущей признательности Инфекта вот этот золотой для тебя и еще один — для твоих помощников.
Монеты были с благодарностью приняты…
Глава 42. Божье прощение
Работали неспешно. «Колесо правды», как приспособление сложное и весьма капризное, не терпело суеты. Здесь требовался многолетний опыт, обстоятельность, а еще, по выражению самих же служителей легендарных подземелий, — особый настрой или даже вдохновение. Одно неверное движение — и несчастный, подвергаемый истязаниям, мог погибнуть. То же происходило, если механизм был неисправен или плохо подготовлен к работе. Но если всё было в порядке, если мучители работали «с настроением» и слаженно, а в этом им неизменно помогало доброе вино, обвиняемый переживал самые ужасные страдания, которые только можно было себе представить, и при этом его организм нес минимальные потери: кости — целы, сухожилия не разорваны.
Самоуверенный ДозирЭ полагал, что нет на свете такой силы, которая могла бы поколебать твердость его духа, закаленного в партикуле твердокаменного Эгасса. Но даже его чуть не надломила изуверская жестокость создателей «колеса правды». Наверное, ему помогло держаться то, что его истязателем был именно ненавистный Сюркуф, который не без видимого удовольствия глумливо наблюдал, как страдает его заклятый враг.
Служители «залы Мужества», используя ворот, точно такой, какой применялся в средних метательных механизмах, навалившись, приводили в действие ужасную пыточную машину. Толстые жгуты из скрученных волос всё сильнее и сильнее натягивались, передавая усилия на другие блоки; мерно вращались бронзовые втулки и передаточные звезды, меняли положение толстые перекладины, составляющее окружность колеса. С каждым оборотом распятое тело всё сильнее выгибалось и растягивалось, и казалось, что вот-вот будет разорвано на две части — так трещали сухожилия и хрустели суставы.