Шесть мессий
Шрифт:
Японец посмотрел на него и кивнул.
— И я полагаю, ты считаешь, что мы должны их остановить.
— Да.
— Именно так думаю и я. Вот дерьмо!
Макквити бросил взгляд вдаль, на юг, за рдеющий горизонт.
— Мексика, — тихо произнес он.
— Что?
— И в какой части реки мы сейчас находимся?
Канацзучи слабо улыбнулся.
— Это самая опасная часть.
Оленья Кожа не сразу обратился к своему спутнику:
— Полагаю, у тебя имеются соображения насчет того, как нам это сделать?
— Хай.
— Собираешься ими поделиться или хочешь, чтобы я строил
Японец поделился.
Преподобный Дэй не ослаблял яростной хватки на протяжении всего пути от главной улицы до церкви, и Данте понял, что тот держится за него так крепко, поскольку нуждается в посторонней помощи. К тому же жар и задымленность затрудняли дыхание. Некоторое время преподобный не произносил ни слова, лицо его в красном свете казалось серым, а запах изо рта был хуже, чем пахли некоторые из сосудов в саквояже Данте.
Покинув театр, они направились в Дом надежды. Скруджс стоял рядом с преподобным, который рылся в бумагах на письменном столе, вчитываясь в некоторые из них с таким вниманием, словно хотел запомнить что-то важное. А вот валявшиеся перед кабинетом тела четверых стражников не удостоил даже взглядом.
Затем они спустились, пробрались через тайный проход в стене и двинулись дальше. Преподобный сдавал на глазах, каждый шаг давался ему все с большим трудом. Данте от этого становилось не по себе: а вдруг с Дэем случится что-то дурное?
Впереди люди в белых одеждах поспешно набивались в церковь. Данте различил в тесной толпе маленьких детишек. Преподобный посмотрел на церковь, сверился со своими часами и двинулся направо, пока не остановился над стальным двустворчатым люком. Он вытащил связку ключей, но не удержал их.
— Будь так добр… не сочти за труд, — устало и напряженно проговорил преподобный.
— Конечно.
Данте поднял ключи, преподобный выбрал среди них нужный, и Скруджс отомкнул замок, откинул тяжелые створки крышки люка, под которым открылись круто уходящие вниз, под землю, ступени.
Преподобный снова взял его за руку, и Данте помог ему спуститься по ступеням. Вручив ему несколько спичек, Дэй велел зажечь фонарь, висевший на скобе рядом с находившейся у подножия лестницы черной каменной дверью. Воспользовавшись еще одним ключом, он отпер замок, после чего легонько толкнул дверь одной рукой и она бесшумно отворилась.
Их омыло потоком холодного, освежающего воздуха. Преподобный глубоко вздохнул и, чтобы не упасть, прислонился к дверному косяку.
— С вами все в порядке, сэр? — жалобно спросил Данте.
Тот кивнул, слегка усмехнувшись его заботе, взъерошил Скруджсу волосы, и они вошли в высеченное в гладком камне помещение, холодное и манящее, как ключевая вода. Откуда-то шел запах земли; Данте подумалось, что так пахнет под дождем кладбище. Преподобный медленно опустился на единственный в комнате стул, достал часы и снова проверил время.
— Тебе предстоит ждать здесь, парень, — сообщил он, держа Данте за руку. — Эта дверь пусть остается открытой. Фридрих придет кое с чем мне крайне нужным; когда он принесет это, ударь в колокол, вот тут, на стене, и я вернусь за этой вещью. На поверхность не поднимайся и
Преподобный указал в направлении выходившего из комнаты темного коридора, тоже высеченного из черного мрамора.
— Если кто-нибудь, кроме Фридриха, войдет сюда, ты должен убить его. Понятно?
— Да, сэр преподобный.
— Ну, помоги мне подняться, и я начну.
Данте поднял почти бесплотного, непрочного, словно пугало, Дэя на ноги. Тот, сжимая фонарь, потащился к зеву черного коридора. Прежде чем исчезнуть, улыбнулся и помахал рукой.
Данте помахал в ответ, и преподобный свернул за угол и пропал из виду. Оставшись один во мраке, Данте сел на стул лицом к двери, положил саквояж на колени и расстегнул пряжки. Отработанным движением извлек два своих любимых ножа, закрыл саквояж и аккуратно поставил рядом со стулом. Его глаза постепенно приспосабливались к темноте, и вскоре слабое красное свечение очертило контуры открытой двери.
Данте обратил внимание на то, что колокола снаружи больше не звонят.
Иаков увидел отражавшийся от гладких черных стен свет приближающегося из лабиринта фонаря. Раввин слишком долго пролежал в полной темноте, и ему потребовалось время, чтобы сориентироваться и понять, куда он смотрит. Вверх или вниз? Иногда до его слуха доносилось лишь эхо тысяч бормочущих голосов, гомон толпы, находившейся, кажется, где-то сверху.
Он наконец осознал, что лежит на полу, под ним ощущался холодный камень, руки и ноги онемели, стянутые тугими путами. Странно, что он жив, — преподобный давно должен был его убить. Может быть, он так и сделал, а его нынешние ощущения есть доказательство загробной жизни? Но если так, почему бы им не устроить в потустороннем мире какое-нибудь освещение?
«Вообще-то по ощущениям я мало отличаюсь от мертвеца и вполне мог бы быть им. Ну а если приближающиеся шаги, которые я слышу, принадлежат Дэю, жить мне все равно осталось самую малость».
Шаркали подошвы, звякали шпоры.
Да, то был он.
Преподобный вошел в помещение, и в свете его фонаря Иаков впервые смог разглядеть круглый зал, в котором находился. От приподнятого центра каменного пола расходился к краям затейливый мозаичный узор, по краю окружности, на равном расстоянии один от другого, были расставлены шесть серебряных пьедесталов. Отдельно, в стороне, находилась низкая жаровня с горящими угольями. Оказалось, что холодный ветер, который он ощущал, исходит из неровной дыры, зиявшей в полу на стороне, противоположной входу; от того места, где лежал раввин, к этому зеву сбегал вырезанный в каменном полу желоб.
На потолке над собой он увидел тесный круг решеток, выглядевших крышками люков; слышанные им призрачные голоса доносились оттуда.
Преподобный, хромая, обошел помещение, зажигая светильники. Подойдя к Иакову, он некоторое время постоял, присматриваясь к нему, а когда тот не шелохнулся, слегка подтолкнул его носком сапога.
— Я в сознании, — подал голос раввин.
— Надо же! Я настроился на то, что ты хотя бы жив, а раз еще и в сознании, это своего рода награда. Я так боялся, что ты пропустишь все зрелище.