Шесть могил на пути в Мюнхен
Шрифт:
Следующие две недели Роган посвятил бизнесу. И через двух дружественно настроенных австрийцев, с которыми познакомился в двух компьютерных фирмах, начал получать приглашения на важные вечеринки и приемы в Вене. И вот на балу в муниципалитете, где собирались городские чиновники, он наконец увидел Альберта Мольтке. Майкл был удивлен, как сильно изменился этот человек. Лицо лоснилось от благополучной жизни и хорошей еды. Волосы поседели, приобрели серебристый оттенок. Он так и излучал показную любезность опытного политика. И держал под руку жену, стройную жизнерадостную женщину, которая была значительно моложе его и на которую он поглядывал уже не с притворной, а самой искренней любовью. Заметив, что Роган на него смотрит, Мольтке вежливо кивнул,
Альберт Мольтке поклонился незнакомцу. Эта боль в ногах просто убивает, с каким бы удовольствием он оказался сейчас дома, у камина, сидел бы и попивал черный кофе, лакомился фирменным тортом. Все эти приемы — такая скука, но никуда не денешься, Partei [3] должна где-то пополнять фонды для выборов. Он обязан коллегам за то, что так преданно поддерживали его все это последнее нелегкое время. Мольтке почувствовал, как жена Урсула слегка сжала его руку, и снова поклонился незнакомцу, ощущая, что за ним стоит нечто важное, нечто такое, что он забыл и теперь непременно должен вспомнить.
3
Партия (нем.).
Да, Partei и его любимая Урсула поддержали, встали стеной, когда его обвинили в военных преступлениях. В результате процесс даже обернулся ему на пользу. Он выиграл выборы в один из местных городских советов, теперь за свое политическое будущее, хоть и ограниченное, можно не волноваться. Он обеспечит себя и семью на всю жизнь. И тут, как всегда, пришла тревожная мысль: что, если соратники по партии и Урсула узнают, что обвиняли его не напрасно? Будет ли жена по-прежнему любить его? Что, если она бросит его, если узнает правду? Нет, она никогда и ни за что не поверит, что он способен на такие преступления, и неважно, какие будут представлены доказательства. Да он и сам верил в это с трудом. Тогда он был совсем другим человеком — более жестким, хладнокровным, сильным. В те времена то был единственный способ выжить. И все же… все же… как такое могло быть? Укладывая двух маленьких детишек в постель, он вдруг спохватывался и отдергивал руки — точно боялся осквернить их своим прикосновением. Такие руки не должны прикасаться к невинным существам. Но ведь жюри присяжных его оправдало. Освободило от наказания, взвесив все улики и свидетельства, и судить его повторно по тому же делу уже нельзя. Он, Альберт Мольтке, отныне невиновен, согласно закону. И все же… все же…
Незнакомец направлялся прямо к ним. Высокий мужчина крепкого телосложения с головой несколько странной формы. Довольно хорош собой, отмечен эдакой немного мрачной немецкой красотой. Но тут Альберт Мольтке разглядел его дорогой, прекрасно пошитый костюм. Нет, американец, это очевидно. После войны по делам, связанным с бизнесом, Мольтке встречался со многими американцами. Он приветливо улыбнулся, затем собрался представить жену, но в этот момент она отошла на несколько шагов и заговорила с кем-то из знакомых. Тогда американец представился сам. Странная фамилия, вроде бы Роган, она показалась Мольтке отдаленно знакомой.
— Поздравляю с выдвижением в городской совет. И с недавним оправданием тоже искренне поздравляю.
Мольтке выдавил вежливую улыбку. И ответил стандартной, заученной фразой:
— Просто патриотичное жюри присяжных исполнило свой долг. И вынесло справедливое решение, к счастью для меня, простого
Они поболтали еще немного. Американец предложил помощь в компьютеризации бизнеса Мольтке. Тот сразу заинтересовался. Он понял: американец сумеет освободить его от нескольких городских налогов в обоюдных интересах бизнеса. Зная из прошлого опыта, что это может обогатить его, Мольтке еще больше расположился к американцу, взял его под руку и сказал:
— Почему бы нам не подышать свежим воздухом? Пройдемся немного, вы не против?
Американец улыбнулся и кивнул. Жена Мольтке не видела, как они вышли.
Они неспешно прогуливались по городской улице, и тут вдруг американец как бы между прочим спросил:
— А вы меня не узнаете, нет?
Мольтке изобразил сосредоточенность, затем ответил:
— Мой дорогой, ваше лицо действительно кажется знакомым. Но я встречаюсь со столькими людьми…
Его сжигало нетерпение, хотелось, чтобы американец поскорей перешел к делу. А потом он с легким чувством тревоги заметил, что прохаживаются они по безлюдной аллее. Тут американец наклонился к уху собеседника и прошептал такое, от чего сердце Мольтке едва не остановилось.
— Помнишь Масленицу 1945-го? В Мюнхене? Во дворце правосудия?
Только тут Мольтке узнал это лицо, а потому не удивился, когда американец сказал:
— Майкл Роган.
Нахлынувший страх словно лишил Альберта Мольтке воли. По его глазам Роган понял — тот его узнал. И потянул спутника за собой, все дальше по безлюдной аллее, чувствуя, как тот дрожит всем телом.
— Не бойся, я не причиню тебе зла, — сказал он. — Мне только нужна информация об остальных твоих сотоварищах. Знаю про Карла Пфана и братьев Фрейслингов. Назови фамилии и имена остальных троих. И где я могу найти их?
Мольтке был в ужасе. Он неуклюже бросился бежать вперед по аллее. Роган пустился следом, легко нагнал, со стороны это выглядело так, будто двое мужчин совершают пробежку, полезную для здоровья. Оказавшись слева от австрийца, Роган вытащил «вальтер» из кобуры. И все еще на бегу навинтил на ствол глушитель. Никакой жалости или сострадания он не испытывал. Грехи Мольтке намертво впечатались в его память, он тысячу раз видел это в кошмарах. Это он, Мольтке, улыбался, слушая отчаянные крики Кристин из соседней комнаты. Это он тогда пробормотал: «Да перестань. Не надо изображать героя за счет своей несчастной жены. Разве не хочешь, чтобы она родила тебе ребенка?» И произнес он эти слова так убедительно, словно не знал, что Кристин уже мертва. Пожалуй, из всей семерки Мольтке причинил ему меньше зла, но эти воспоминания о нем должны умереть. И Роган выстрелил Мольтке в бок два раза. Тот пошатнулся и начал медленно падать головой вперед, Роган же бросился бежать по аллее и вскоре оказался на улице. И на следующий же день вылетел в Гамбург.
Найти в Гамбурге Карла Пфана не составило особого труда. Тот был самым жестоким из его палачей, но жестокость эта носила какой-то совсем уж животный характер, наверное, поэтому Роган ненавидел и презирал его меньше, чем остальных. Пфан вел себя согласно истинной своей природе. Он был примитивен, глуп и жесток. Роган убивал его с меньшей ненавистью, чем Мольтке. Все прошло гладко, по плану. Однако в планы Рогана вовсе не входило встретить немецкую девушку по имени Розали с постоянно исходившим от нее цветочным ароматом, странным отсутствием эмоций и растленно-невинным взглядом.
И вот теперь, лежа с ней постели в номере гамбургской гостиницы, Роган легонько поглаживал ладонями ее тело. Он рассказал этой девушке все, уверенный, что она его не выдаст. А может — в надежде, что она сумеет заставить его прекратить эту смертоносную погоню.
— Я все еще тебе нравлюсь? — спросил он.
Розали кивнула. И приложила его руку к груди.
— Позволь мне помочь тебе, — сказала она. — Мне на всех плевать. Плевать, что они умрут. Но ты… мне небезразличен. Возьми меня с собой в Берлин, буду делать все, что скажешь.