Шрифт:
Убить Россию – это значит
Отнять надежду у Земли.
И. Сельвинский
Пролог
2010 г. Маленький демон в действии
Раскаленный воздух над поникшими от многодневной жары июльскими травами прозрачно дрожал точно так же, как это бывает над бездымным костром. Но эта стеклистая дрожь, казалось, шла от земли до неба и обратно, словно грозя размыть и без того неяркие краски блеклого северо-западного лета, которое на переломе нулевых и десятых вдруг полыхнуло ненасытным бледным жаром, попаляя все живое, что не успело спрятаться в благодати земляных нор или кислородом напитанных лиственных чащ… Мир, казалось, тает, как огромное мороженое, перетекая в иной, кривозеркальный и ненадежный.
Двое детей, мальчик и девочка, еще не вошедшие в подростковый возраст, но успешно миновавшие дошкольную безмятежность, истово ели плавящийся на глазах шоколад, деля на двоих куцую тень пыльного куста чубушника. Они сидели в опаленной жарким дыханием солнца траве на обочине неширокого асфальтового шоссе, что неторопливо текло меж двух бывших колхозных, а ныне ничейных, полностью запущенных лугов. Вдалеке на одном из них вяло кормилось небольшое черно-белое коровье стадо – одуревшие от жары животные либо обреченно лежали в траве, либо понуро стояли, повесив хвосты, не имея даже сил отбиваться ими от вездесущих кровососов…
– Молочка бы сейчас холодненького… – мечтательно протянула девочка, откидывая в сторону тщательно вылизанную обертку от шоколадного батончика.
Девочка и теперь уже была чудо, как хороша – тоненькая золотистая блондинка с большими, неожиданного цвета чернослива глазами – а в будущем твердо обещала превратиться в нестандартную, странной породы красотку. Ее брат, на вид ненамного старше, являл собой полную противоположность: невысокий, плотный, кряжистого сложения, остро напоминающий здоровый боровичок мальчишка с серьезным лицом маленького мужичка: оно еще не избыло умилительной детской пухлости, но цепкие умные глаза-буравчики, определенно, повидали больше, чем было по возрасту положено их обладателю. Особая, взрослая степенность сквозила в каждом движении этого немногословного отрока – даже в том, как он обошелся с бумажкой от своей шоколадки: вместо того, чтобы просто выбросить, он сначала основательно сложил ее вдвое… вчетверо… восьмеро – и только потом отстрелил под куст средним пальцем… На вид ему можно было дать лет одиннадцать.
На самом деле, Илье было уже целых двенадцать с половиной, и думал он о том, как хорошо было бы сейчас залезть в их погреб, его стараниями – идеально чистый, пропахший соленьями… Сейчас там стоит целебный каменный холод, который мгновенно привел бы его в себя, – ох, и счастлив же их мордатый кот, который сутки напролет сторожит там неосторожных мышей! А им с Женькой надо работать. Даже в такое адово пекло – работать, потому что лето – время создания основательных запасов на голодные времена учебного года, когда школа отнимает все светлое время, и заработать можно только урывками, – а в темноте дела так и вообще никак не идут… Женька – дурочка десятилетняя, живет одним днем и братниным умом, как птичка: поклевала – и хорошо. А ему, старшему брату, приходится обо всем думать. И мать-дурищу тянуть, и Женьку с Ленкой, и хозяйство. Бросить бы треклятую школу – так ведь нельзя: тут же опека паскудная примчится, семью на этот раз точно признают неблагополучной, а там и до детдома недалеко… Нет уж. Этого он не допустит. Пока жив, детдому не бывать… «Ничего, мы еще посучим лапками… Да что ж это машин-то нет ни одной… Чего они там, паломники эти гребаные, по жаре молиться не хотят?! Сегодня только две машины пощипали – всего и хватило-то на два литра пепси, батончики эти (нельзя больше шоколад брать, все равно тает, пустая трата) и пару мороженых… Домой-то что принесем? А в копилку? То-то и оно…»
– Вон идет машина. Желтая, номера питерские, – деловито прервала размышления брата младшая сестренка.
Она уже поднималась, поправляла выцветшее платьице, вставала наизготовку. Брат поспешил последовать ее примеру, подошел к краю дороги, поднял руку и – сплюнул. Красиво, по-взрослому, – у Асланчика научился:
– Блин, да разве это машина? Это ж «москвичонок» битый, четыреста двенадцатый! Таких уж на дорогах и не встретить почти… Там таки-и-ие лохи сидят, прикинь! Им самим бы кто подал…
Он уже собрался было опустить руку – что проку таким голосовать, в лучшем случае, только прокатят, оно надо? – но дряхлая мятая тарахтелка вдруг заморгала правым поворотником и остановилась; открылась пассажирская дверца, и немолодая, лет тридцати пяти или даже больше, кудрявая баба без особой охоты спросила:
– Дети, вам куда?
«Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок…» – буркнул про себя Илья, бросил острый взгляд на Женьку – и оба мгновенно «включились» в работу.
– До Ананино довезете? – жалобно запищала девочка. – Мы уже давно идем, а никто не подбирает… Устали очень… Жарко…
– Тут недалеко, километра три всего, – поддержал ее мальчик. – И сворачивать никуда не надо, мы на дороге выйдем…
Последнее было очень важно: люди инстинктивно боялись сворачивать на незнакомые проселки, поэтому для успешной работы нужно было сразу дать им понять, что ехать придется только прямо и только по асфальту, – то есть, подвезти двух несчастных деток им точно по пути, и ничего не будет стоить.
– О чем речь, ребятки! – с водительского места борзо выскочил длинный патлатый очкарик преклонных лет – сороковник, а то и полтинник точно разменял! – и бросился перетаскивать какие-то кутули с заднего сиденья в багажник. – Вот сюда забирайтесь, сумки там подвиньте… Поместитесь? Ну, поехали…
Кондея в этой дребезжащей тачке, конечно, не было, но на ходу, при опущенных окнах, ощущалось слабое движение раскаленного воздуха – дышать стало неуловимо легче. Брат с сестрой неприметно переглянулись – и Женька привычно повела свою партию:
– Илья-а-а, дай покушать, а?.. Ну, немножечко… – негромко заныла она.
– Надо, чтобы на вечер осталось. И Ленке еще дать. Она тоже голодная, – как бы урезонивая, отозвался мальчик.
– Ну, Илья-а-а… Ну, немножечко… Ну, как я пойду голо-одная… – нудила свое сестренка.
– Ладно. Только чуть-чуть откуси, – как бы сдался на уговоры старший брат, доставая из кармана обрезанных «под шорты» джинсов замурзанную черную горбушку.
Облизав ее слегка, Женька вновь завела свою шарманку:
– А чего она такая чё-о-рствая?.. – в голос она умела ловко подпустить слезу.
В ответ Илья очень натурально изобразил раздражение, громко зашептав:
– А где я тебе свежую возьму? Скажи спасибо, что эта осталась… И тише ты… Перед людьми стыдно…
На этом месте представления хозяева машины обычно вмешивались в разговор – особенно, если среди них присутствовали женщины. Осечек почти никогда не случалось – на этот раз все тоже пошло, как по маслу:
– Господи, дети, вы что, голодные? Игорь, они какую-то корку на двоих делят… Мальчик, мальчик, там сумка рядом с тобой… Посмотри сверху, в ней зефир и печенье… И лимонада бутылка… Сейчас я стаканчики найду… Вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь!
Небольшая загвоздка заключалась в том, что ни зефир, ни печенье сейчас не полезли бы в горло никому из ребят, с утра уже изрядно напихавших в себя и сладкого, и липкого, – они бы, скорей, по соленому огурцу съели – но случай такой, как, впрочем, и большинство других, был у Ильи давно предусмотрен: