Шестерня
Шрифт:
Еще раз осмотревшись, Шестерня подхватил фонарь, двинулся в сторону кузни. Шаг, другой. Неприятное ощущение меж лопаток, словно в спину уперся чей-то холодный взгляд, заставило обернуться. Опустив фонарь, чтобы не слепил, Шестерня всмотрелся во тьму. Далеко, на самом краю зрения, проступили смутные очертания фигуры. Шестерня прищурился, всмотрелся пристальнее. Фигура смутно что-то на поминает, что-то, что видал совсем недавно. Точно! Это ведь тот самый незнакомец, что мельтешил неподалеку совсем недавно. Ну, может и не совсем тот, но явно похож. Ведь парни даже назвали имя, углядев во тьме некие мелочи, что не рассмотрел он.
– Креномер?
– Шестерня поднял фонарь, шагнул вперед.
– Ты?
Тишина, ни звука в ответ. Фигура поблекла, растворилась во тьме. Исчезло и ощущение взгляда. Шестерня еще некоторое врем стоял в ожидании, но чернота оставалась пустынна: ни проблеска, ни движения. Шестерня опустил фонарь, пожав плечами, двинулся в прежнюю сторону. И что только не привидится на больную голову. А все от чего? Правильно! От недостатка лекарства. Принес бы Бегунец баклажку побольше, а лучше две! Не маялся бы сейчас. И ведь вот только парней в деревню отправил, как не догадался наказать? Хоть беги следом. Не жизнь - сплошное расстройство.
Кузница встретила тьмой. Топливо прогорело, огонь погас, и лишь из углей, подслеповато мигая, злобно таращились красные огоньки. Шестерня легонько дернул за ручку мехов, отчего глазки вспыхнули, превратившись в алую пасть, сыпанул ладонью топлива раз, другой, дернул еще. Огонь взметнулся, благодарно зашумел, пожирая предложенную пищу.
Шестерня задумался, взгляд двинулся вокруг, прошелся по инструментам, миновал столешницу, на мгновенье запутался в сваленной у стены куче металла, и, наконец, остановился на проеме входа. Брови сдвинулись, а губы сложились в ухмылку. Работы много, много настолько, что нужно было начать еще вчера, а лучше - седьмицу тому. Однако, нет смысла начинать дело, если вряд ли доведешь до конца, даже если в награду посулили половину копей Прародителя, что, как известно, до верху завалены самородными слитками и драгоценными камнями.
Выбрав из груды хлама несколько подходящих заготовок, Шестерня свалил металл у жаровни, подкинул еще топлива. Молот лег в руку приятной тяжестью, вторая рука ухватила щипцы. Шестерня ощутил знакомый задор, предшествующий серьезной работе. По спине разбежались мурашки, а мышцы наполнились силой. Повернувшись к огню, он победно оскалился, раскатисто засмеялся. Щипцы подхватили заготовку, забросили в печь, тяжко вздохнули меха. Огонь взревел, зарычал, белея от ярости и мощи.
Возвращаясь из деревни, Зубило с Бегунцом заслышали звон еще издали, переглянулись в удивлении. Неужели мастер начал один? Или, что еще хуже, рассерженный неповиновением, взял помощником кого-то другого! Поняв друг друга без слов, они рванули к кузнице, с разгону вломились внутрь и... остановились ошарашенные.
В россыпи злых искр, подсвеченный багрянцем, с пылающими огнем бородой и шевелюрой, мастер показался жутким гигантом глубин, коими старики любят припугнуть вечерами, за ужином, разошедшийся молодняк. Непривычный для ушей грохот, как будто сотрясающий скалу до основания, лишь усилил впечатление, вознеся мастера на недосягаемую высоту.
Заметив гостей, Шестерня на время прекратил ковать, сверкнув глазами, бросил:
– Долго ходите.
– Так мы ж со всех ног!
– защищаясь, воскликнул Бегунец.
Однако, Шестерня лишь отмахнулся.
– Разговоры после. Один за молот, второй за меха - и побыстрее, металл стынет!
Под грозным взглядом мастера парни побросали мешки, засуетились, стараясь сделать все как можно быстрей и аккуратнее. Зубило ухватил стоящий у стены здоровенный молот, Бегунец повис на мехах.
– Куда бить?
– деловито поинтересовался Зубило.
Шестерня оценивающе взглянул на помощника, спросил:
– Не великоват, молоточек? Впрочем, ладно, выдохнешься - скажешь, дам другой, по силам.
– Это я-то выдохнусь, я?!
– Зубило задохнулся от негодования, взмахнул молотом, так что воздух загудел.
Шестерня лишь поморщился, сказал:
– Бить, куда я укажу. Один удар мой - затем твой, мой - твой. Понял?
– Понял, чего ж не понять-то.
– Зубило пожал плечами.
– Вот и ладно.
– Шестерня кивнул.
– Только не по пальцам бей, по заготовке.
Он резко ударил по лежащей на наковальне багровеющей от жара полосе металла. Зубило мгновенье смотрел, затем спохватился, грохнул в то же место. По пещере поплыл звон, метнулись в стороны искры. Шестерня ударил еще раз. Зубило ответил, взглянул вопросительно. Шестерня кивнул, повернувшись к Бегунцу, сделал знак. Вздохнули меха, пламя вздыбилось. Загремели молоты, первый, быстрый, едва слышимый, и второй, разухабистый, в полную мощь, так что по соседству, на столешнице, вздрагивают камушки и мелкий мусор. Первый и второй, слабый и могучий. От пламени воздух накаляется, от ударов подрагивают стены. Взгляни кто со стороны - испытает священный трепет. Словно и не пещерники вовсе - неведомые исполины, скрытые от сторонних глаз, не зная усталости, без отдыха, укрощают непослушный металл, создавая дивные, безмерной красы, вещи.
Отстранив Зубилу, Шестерня схватил со стола заостренный колышек, удерживая щипцами, с силой ударил. Тяжело дыша, Зубило неотрывно смотрел на металлический прут, где через равные промежутки, возникают аккуратные отверстия: одно, второе, третье. Закончив, Шестерня отложил заготовку, выхватил из огня другую, что поярче да позлее, бросил на наковальню.
– Готов? Начали!
И вновь грохот молотов и пламя огня. Искры разлетаются злыми росчерками, ссыпаются на пол, скачут по наковальне, а некоторые, особо шустрые, запрыгивают на одежду. Тянет дымком и потом. Но это если принюхаться. Если же нет - запах металла забивает все: всеохватывающий, терпкий, приятный.
Короткая передышка, пока в подогнанной под нужный размер заготовке опять появляются отверстия. Мышцы гудят от напряжения. Давненько не приходилось работать с металлом. Но в груди разливается жар, подобный тому, что снаружи, рвется из горнила, но не жгучий и злой - приятный, радостный, не сравнимый ни с чем. Даже хмель, великий напиток, не приносит такого удовлетворения, когда под руками, из грубой, бессмысленной болванки, возникает нечто, оформляется, принимает новые очертания, не случайные, какие попало, а те, что вкладывает мастер.
Намечая места, а после, с силой пробивая отверстия, Шестерня поглядывал на помощников. Оба спали с лица, с обоих пот катится градом. Еще бы! Это тебе не по грядкам тропам с фонарем шастать, да языки с прохожими чесать. Однако в глазах, сквозь усталость, проглядывает восторг, что значит - работа по душе. Не зря пришли, не зря просились. Конечно, ни толком сил, ни уменья, еще учить и учить, но и работа, если на то пошло, не сложна. Знай - молоти, готовое отбрасывай!
Не дожидаясь, пока помощники окончательно расслабятся, Шестерня произнес: