Шестеро в доме, не считая собаки
Шрифт:
И еще два слова о родительской власти. Мне кажется, можно заставить ребенка помочь кому-то (хотя лучше бы не силком, а обращением к лучшему, что есть в человеке — состраданию, сочувствию), но запретить помочь?! У меня это не укладывается в голове. Кто же такие наши дети, что они подчиняются таким запретам? И что это за тимуровское движение с высочайшего мамы-папиного соизволения? Здесь есть о чем думать, тем более что, по мнению вполне уважаемого человека, детям вредно не только горшки выносить, но и творог покупать: вдруг они увидят очередь, ай-ай-яй, как неромантично. «Светлое будущее» начинается прямо вот сейчас, когда ребята без команды ничего не сделают: ни в кино не пойдут, ни помойное ведро не вынесут, а будут сидеть и смотреть в телевизор — «Музыкальный киоск», «Наш сад», «Проблемы кролиководства», «Строительство нового чего-то там…» — глаза глядят, а мозг спит без сновидений, а куда девалась та бессмертная душа, которой так любовалась мама десять лет назад, я уже и
Ну а если вернуться к высоким понятиям о призвании и таланте, то могу сказать, что мне повезло в жизни: однажды я видела подлинный, настоящий талант, что называется, лицом к лицу.
Это был вьетнамский юноша, мой студент. Война была в его жизни всегда, пока он не приехал учиться в Советский Союз. И здесь во время культпохода в консерваторию он впервые увидел скрипку и услышал ее голос. И молчавший до того его талант отозвался на внезапный зов. Он поступил в вечернюю музыкальную школу и закончил ее за два года, а днем он продолжал учиться в институте, и отлично учиться, потому что знал, что его знания нужны воюющей Родине. Он перешел на третий курс и одновременно поступил в консерваторию на первый по классу скрипки. Его мама и папа были за тысячи километров отсюда, он жил на стипендию, днем учился, вечером играл, а ночью готовился к занятиям. Худенький мальчик, он старался изо всех сил, но сил этих было не так и много. Он стал учиться в институте хуже, и явно надо было выбрать что-то одно: либо институт, либо скрипку. Но Родине нужны были военные переводчики, а не скрипачи, он не смел сказать, когда осталось два года до выпуска: «Подождите, у меня талант, я начну сначала учиться и через шесть лет, может быть, пригожусь как музыкант». Но и скрипку оставить он не мог, как не мог стать старше сразу на 20 лет, чтоб попасть в мирное время, где музыка нужна больше, чем перевод с английского — языка агрессора. Дело кончилось тяжелой болезнью, бессонницей, и врачи категорически запретили ему играть. И я его навестила в больнице, потому что он был моим учеником. Мы поговорили о том о сем, и вдруг он сказал: «А знаете, я все-таки чуть-чуть играю. Я договорился с истопником и ночью, когда не сплю, хожу в котельную. Вообще-то здесь не слышно, что я там играю, но на всякий случай я обматываю смычок тряпкой и играю молча, чтоб не подвести человека. И я сочинил новую музыку, я назвал это „Тоска по Родине“, вот послушайте, я вам напою…» И начал напевать, помогая себе руками: они держали невидимую скрипку, которая плакала неслышным голосом.
Можно научить жарить яичницу и рифмовать кровь-любовь, трудно не верить в счастливую звезду своего неповторимого ребенка, но при слове «талант» я всегда вспоминаю этого мальчика, сжигающего в полутемной больничной котельной свое здоровье, свою единственную, как и у нас, жизнь в огне этой неслышной другим мелодии. Поистине «И угль, пылающий огнем, /Во грудь отверстую водвинул» — как когда-то сформулировал это поэт. И я не знаю, хочу ли я этого для своего ребенка.
Зачем?
Люди старшего поколения помнят, наверное, что еще не так и давно женщина с детьми — сколько бы их ни было — не вызывала какого-то особого интереса. У моей няни было 13 детей, из них стали взрослыми 11, и я уверена, что ни разу она не слышала вопроса: «А зачем столько?» Удивление вызывало не то, что родилось 13, а то, что выросло 11 — очень большой процент. Из 16 детей Льва Толстого выжили 8, а в описанном им семействе Ростовых из 12 — 4. Я не врач и не социолог, я не могу профессионально рассуждать о том, как связано бытие с определяемым им сознанием о «нужности» или «ненужности» человеческой жизни, о том, как роды изнуряют женщину, хотя, мне кажется, не столько роды приводили к преждевременной старости, сколько бесконечные детские похороны. Но я — мать, а значит, должна все время думать, смотреть и думать, а не только мыть посуду да выносить помойное ведро. Я часто думаю, что судьба, в общем-то, случайно дала мне возможность жить в соответствии со своими принципами — ведь я могла бы и не иметь вообще детей, ну, например, по состоянию здоровья, еще по каким-нибудь жизненным обстоятельствам. И в результате этой счастливой случайности я и мои дети… мы вдруг оказались в какой-то точке пересечения самых разных общественных взглядов, в каком-то фокусе нравственных, социальных и прочих идей.
В одной статье, написанной женщиной — доктором экономических наук, занимающейся проблемами многодетных семей, я прочитала о том, что вопрос «Зачем столько детей?» и, как правило, следующий за ним вопрос «О чем ты думала?», конечно, слегка грубоваты по форме, но вполне резонны по существу. Так вот я попробую объяснить, о чем я думала, когда рожала детей. Вернее, даже стоит начать раньше — о чем я думала, когда выходила замуж, потому что я мечтала о замужестве как о возможности осуществить свою мечту — стать матерью.
Я думала, что мы с мужем любим друг друга, что он тоже хочет детей (он не раз говорил мне об этом), что у нас есть профессия, мы самостоятельны материально, а будет мало — так еще заработаем. Я думала, что мне не нужна белая с золотом спальня в стиле Людовика XIV, не нужна хрустальная люстра с подвесками, не нужна норковая шуба. Я думала, что не может быть, чтоб мои дети умерли с голоду сейчас — не война же. Я думала, что мои родители любят меня, хорошо относятся к моему мужу, что его родители души во мне не чают — будут у моих детей любящие дедушки и бабушки. Нет, ни одной минуты я не собиралась перекладывать заботу о будущих детях на наших родителей, потому что мечтала о малышах до слез, но на моральную-то поддержку я могла рассчитывать?
Даже когда моя свекровь не отнеслась к наступившей беременности так восторженно, как я, когда стала уговаривать меня подождать, а попросту говоря, убить будущего внука, я не придала этому особого значения, отнесла это на счет ее материнской заботы о моем муже. «Одно дело теоретический ребенок и теоретические трудности, которые он принесет в нашу жизнь, — думала я, — а другое дело — живой малыш, родной, кровный — внук. Как можно его не полюбить?» Я знаю несколько семей, где первоначально родители были категорически против внука, буквально гнали прочь из дома будущую мать, а потом не могли надышаться на новорожденного, он становился их светом в окошке, радостью, жизнью. В моем случае оказалось не так. Ни разу за все время моего замужества ни свекор, ни свекровь не пришли ко мне в роддом, никто из них никогда не навестил меня в больнице, где я довольно долго лежала с Саней, а потом чуть не год с Настей. С рождением каждого следующего ребенка отношения становились холоднее, а потом и вовсе сошли на нет: Асю родители мужа вовсе не посчитали нужным увидеть, хотя жили в 40 минутах езды от нас, а я никогда не ссорилась с ними. Саня первое время после их окончательного ухода в подполье говорил: «Ася родилась и растет без бабушкиного разрешения». Нет, я не обиделась и не стала точить мужа: твои родители такие-сякие, я приняла этот вариант отношений, как есть. Я думала: мы молоды и здоровы, мы любим друг друга, он любит детей — проживем. Я думала, дети скрепляют семью, делают человеческую связь мужа и жены неразрывной. Оказалось, что на каждое хорошо есть лучше — муж встретил женщину 20 годами моложе меня и ушел к ней. Не об этом ли я должна была думать, рожая детей, вытирая им носы и гладя рубашонки? Или о том, что мой отец, совсем не старый человек, тяжело заболеет, и мать все силы будет отдавать ему, а когда он умрет, то окажется, что она состарилась и я постарела тоже. Или на свадьбе думают о старости, прикидывают, как бы полегче дожить до пенсии, да поуютнее устроиться в Доме престарелых? Неужели есть люди, которые, подводя итоги в шестьдесят, могут весело петь:
«И что было загадано, все исполнилось в срок…» —как пели в 19 в будущем времени. У Салтыкова-Щедрина так жил премудрый пескарь: боялся жениться, боялся плодиться, всю жизнь осторожненько просидел под камешком — «жил дрожал и умирал дрожал».
Зачем дети? Затем, что они живут, как я и вы, дорогие читатели. Ну а если нужна какая личная для меня выгода от них, то есть и выгода. Приходилось ли вам ходить по инстанциям? Завидую тем, кому ни разу в жизни не приходилось, но ведь и ходят многие. Помните ли пустые сонные глаза по ту сторону учрежденческого стола? Так вот, когда я говорю, что у меня пятеро детей, глаза просыпаются! Нет, не обязательно в них вспыхивает любовь к человечеству вообще и к нам в частности, бывает и злость, и чуть ли не ненависть, но они становятся живыми, эти глаза, они глядят на меня и видят.
Есть и еще выгода — у меня нет возможности ныть, потому что много дел, и нет возможности не улыбаться, когда мне улыбается ребенок. Дело, если его делать, прогоняет тоску.
Да, я часто сталкиваюсь с недоброжелательством, да еще с таким, будто я человеку кровный враг, хотя мы видимся в первый и зачастую в последний раз. Но зато и человеческое отношение я вижу чаще, чем «среднестатистическая мама». И каждый раз — это праздник для меня и для ребят, потому что даже если они и не были при этом, я всегда рассказываю им про все доброе, что связано с нашей общей жизнью — жизнью большой семьи.
Надеюсь, что мои дети вырастут с ощущением, что, как говорили в старину, свет не без добрых людей и что самое главное в жизни не стоит ничего — и дороже всего на свете. Когда-то давно мы всей семьей переправлялись через Ленинский проспект, где мы живем. Я толкала коляску с новорожденной Аськой, а старшие держались по двое за руки и за коляску с двух сторон. И пока я их подравнивала и спускала коляску с высокого края тротуара, зеленый свет погас, загорелся желтый, и я начала загонять опять всех на тротуар. И тогда милиционер вышел на середину проспекта и остановил транспорт. И мы все пошли и поехали на красный свет — одни через всю широкую проезжую часть.