Шестое чувство
Шрифт:
– Вот как, – тихо произнесла я. – Прямо как в случае с Горовым.
– Это совершенно точно, у меня даже в его медицинской карте есть соответствующая пометка. Наверно, вы захотите взглянуть на эту карту… конечно, при обычных обстоятельствах это было бы невозможно, но раз так все повернулось, что ж… конечно, я постараюсь помочь вам. Спрашивайте, прошу вас.
– Я бы хотел знать, – взял слово Сванидзе, – какой род деятельности был у моего дяди в вашей клинике. Ведь это, по крайней мере, несколько странно: жить в Москве, а здесь бывать наездами, работать в клинике, но не числиться в ней. Да, именно так – я навел справки.
– Это просто. Горовой был куратором нашей клиники. Дело в том, что он работал в КГБ… позже в ФСБ, ну, вы меня понимаете. И он курировал нашу лечебницу. Дело в том, что у нас есть особый корпус, так называемый диссидентский. Ну… туда поступали при советской власти те, кого именовали… гм… инакомыслящими. Проводили с ними ряд успокоительных процедур, после которых не то что диссидентствовать, а жить не хотелось. Не буду называть лекарства… по принципиальным соображениям, да это и неважно… но после десяти или восемнадцати «кубиков» полусумасшедшее состояние… совершеннейший ступор. Я тогда, при советской власти, еще молод был, и когда меня назначали на дежурство в тот «диссидентский» корпус, чуть с ума не сходил. А многие – сходили. Было такое, что некоторые медсестры и лечащие врачи превращались в пациентов. Не выдерживали напряжения. А патология шла… ну, это за порогом человеческих возможностей. Так вот, Владлен Моисеевич курировал этот самый «диссидентский» корпус. Он даже главврачу – сначала Льву Сергеевичу, передо мной был… а потом и мне… давал понять, что тот корпус – частично вне нашей компетенции.
– А Белосельцев где проходил лечение?
Главврач ответил тотчас же:
– А там и проходил. В» диссидентском» корпусе проходил. И мне показалось, что он был у Горового на особом счету.
– Почему вы так думаете? – спросила я.
– Потому что он был в отдельной палате.
– И что?
– С дверью и отдельным персоналом.
– Ну и что же?
– А вы не понимаете? – чуть наклонился вперед всем своим монументальным телом Круглов. – Сразу видно, что вы ни разу не попадали в психушку. В нормальной российской психиатрической больнице на одно отделение полагается четыре палаты без дверей, решетки на окнах, а надзорная палата, в которую определяют новеньких и припадочных, вообще – верх комфорта. Там никогда не гасят свет, всегда дежурит санитар. В свое время я тоже был таким санитаром. Так вот, Белосельцев никогда не был в надзорной, а пошел сразу в «диссидентский», в отдельное крыло, где вообще-то лечат платных. Различных родственников «новых русских», сестренок, братишек, жен и детишек, у которых, как говорят сами пациенты, «сорвало кукушку» или же проблемы с наркотиками.
– А почему же Белосельцев не мог там быть?..
– Потому что за него не было перечислено ни единого рубля на счет больницы. Ни од-но-го. Даже хорошо, что вы спросили. Я давно хотел выговориться. Ведь у него – лучшая палата, лучшие врачи. Свой график лечения. Да и было бы из-за чего!
– А что у него было?
– Да ничего! – пожал плечами Круглов. – Нормальная дебильность. (Ничего себе звучит, – подумала я: «нормальная дебильность»!) Отклонения в умственном развитии, отягощенные суицидальным синдромом. Ничего особенного. Что уж там у него нашел Горовой, я не знаю. Документации в больничном архиве нет, только отписки, не содержащие ничего конкретного – лишь то, что очевидно для всякого, кто понимает в медицине и психиатрии.
– То есть ничего определенного о лечении Белосельцева вы сказать не можете?
– Я – нет. Это к Горовому. У него хранилась вся секретная документация, практически на весь «диссидентский» корпус, в том числе и на Белосельцева. В Москве хранилась, кстати, кажется, в его домашнем сейфе хранилась.
– Домашний сейф Горового был опечатан и вывезен ФСБ, – угрюмо объявил Сванидзе. – Такой вот примечательный интерес к деятельности своего сотрудника.
– А что? – в тон ему ответил Круглов. – Сейчас «контора» большую силу забрала.
– Ну, это нас совершенно не касается, – надув щеки, со значительным видом заявил Сванидзе. – Илья Климович, а вы знали кого-нибудь из семьи Дмитрия? Отца, мать, брата?
Круглов вытянул губы трубочкой.
– Гм… мать, да… кажется, это она и была, такая стройная женщина… Нина Алексеевна, так?
– Правильно! А вы говорите, что память вам изменяет, – улыбнулась я.
– Ну, имена я хорошо помню. А вот на лица память плохая. Да… отца я что-то не припомню. Белосельцев у нас много лет состоял, но вот отца – нет, по-моему, не видел. Да и брата тоже. А мать помню, помню. Я с ней беседовал два раза. Приятная женщина, и очень за сына беспокоилась, спрашивала, как он тут. Я, откровенно говоря, ничего и сказать не мог, этот Дима всецело в ведении Горового был.
– Илья Климович, у вас есть образцы почерка Димы Белосельцева?
– Да, конечно. Я разыщу в архиве.
– Спасибо, Илья Климович, – выговорила я. – Спасибо… мы еще к вам обратимся. Вы разыщите образцы почерка.
– Да пожалуйста, пожалуйста, – он украсил свою реплику щедрым жестом радушного хозяина. – Всегда рад помочь следствию, да еще если дело касается смерти Владлена Моисеевича.
– А если честно, – не выдержала я, – как вы относились к покойному Горовому?
Доктор Круглов приспустил очки на кончик носа, и его лицо отвердело, когда он ответил:
– Осторожно.
Глава 13
– Известен ли вам, Берт, способ, как можно проверить, действительно ли мертв Дима Белосельцев? – проговорила я.
Мы только что просмотрели медицинскую карту Дмитрия и образцы его почерка. Конечно, едва ли возможно было на глаз определить, писал ли те записки, найденные у Сергея Георгиевича Белосельцева и у Горового, Дима или это наглая подделка. Хотя взаимоисключающие факты – Димино авторство записок и свидетельство о смерти Белосельцева Д.С. – не желали укладываться в удобоваримую схему.
– Действительно ли мертв Дима Белосельцев? – задумчиво откликнулся Сванидзе. – Видите ли, Мария… я поясню свою мысль. Способ, конечно, есть, но, чтобы к нему прибегнуть, понадобится масса хлопот. Нужно делать запрос в местную прокуратуру, давать обоснование и…
– Вы уж слишком долго поясняете свою мысль, господин Сванидзе, – перебила его я. – Тем более что можно махом отменить все хождения по инстанциям. Жутковато, но – надо. Надо, Берт, надо.
– Что вы имеете в виду?
Я выдохнула:
– Ну что – эксгумацию, конечно! Причем безо всякой санкции.
– То есть… ночью раскопать могилу Димы Белосельцева, что ли? – пробормотал Сванидзе. – Но как же разрешение…
– Пока мы будем добиваться разрешения, нас самих могут закопать, – сказала я. – Надеюсь, вы не забыли о тех мирных хлопцах, которые устроили нам ДТП с мордобоем в том чудесном городишке. (Сванидзе пощупал бок и поморщился.) Ага. Вот и я не забыла. Сложно забыть, Альберт Эдуардович. А эксгумация – это, конечно, жутко, но история с самого начала была с этаким мистическим подтекстом. Да и доктор Круглов со своими рассказами о «диссидентских» корпусах нагнал мраку.