Шикша

Фонд А.

— А ты-то откуда знаешь, что он лысый? — выпустил душистый дым Генка.

— Потому что от мудрых мыслей рано лысеют! — хохотнул Валерка и вдруг увидел меня, — вот, например, та же Горелова.

— Слушай, Валера, а ты не в курсе, этот твой лысый Далай Лама от мудрых мыслей тоже кошек вешает? — заржал как конь Генка и нагло уставился на меня.

— Думаю, он не настолько мудр…

— Мужики, хватит уже! Не надо… — попытался утихомирить их Рябов.

Что ответили ему мужики я не услышала, торопливо заскочив в столовку. Руки у меня тряслись.

А

после ужина состоялось общее собрание. Мы сидели в столовке над стаканами с остывающим чаем и над тарелками с нетронутыми конфетами «Южная ночь» и «Кара-кум». Аннушка сегодня не только расщедрилась на конфеты, но и расстаралась с ужином. Но, по-моему, никто на это внимания не обратил. Еда была проглочена механически, и сейчас все ждали одного — когда я признаюсь в содеянном.

Во всяком случае, по многочисленным косым взглядам в мою сторону я думала именно так.

Собрание начал лично Бармалей:

— Товарищи! — начал он глухим голосом, но по мере выступления, голос его окреп и зазвенел от сдерживаемого негодования, — сегодня у нас в лагере произошло отвратительнейшее событие. Оно отвратительно и мерзко даже не потом, что это была именно моя кошка, которая уже много лет была моим другом. А потому, что кое-кто из вас зверски замучил и убил беззащитное животное! Только фашисты так издевались над нашими людьми!

Он сделал паузу и нахмурился. Все молчали.

— Товарищи! — продолжил Бармалей, посмотрев каждому из нас поочередно в глаза, — Этот акт вандализма не красит советского человека и бросает тень на весь наш коллектив! И мы должны сейчас выяснить — кто это сделал. Но прежде я хочу обратиться к преступнику. Кто бы ты ни был. Если ты прямо сейчас честно во всем сознаешься, я обещаю, что тебе ничего за это не будет! Я лично не позволю. Мы вызовем на завтра самолёт и отправим тебя в Кедровый. Итак! Даю тебе пять минут. Отсчет пошел.

Он замолчал, притянул к себе кружку с чаем и шумно отхлебнул в звенящей тишине. Все хранили молчание и смотрели на меня. Тишина сгустилась так, что даже дышать было невыносимо.

Я сидела с деланно независимым видом и чувствовала, как наливаются горячей кровью уши. Руки же мои были ледяными и мелко-мелко дрожали. Поэтому я зажала их между коленками и вот так сидела. В голове билась единственная мысль — «лишь бы не расплакаться». Я сцепила зубы и стеклянным взглядом уставилась на столешницу, чтобы не видеть все эти осуждающие глаза. По столешнице ползла муха. Она ползла медленно и тянула одну лапку, но при этом упорно преодолевала все препятствия на пути: сперва перелезла через грязную вилку, затем, выдерживая ровную дистанцию, полукругом обошла кружку с горячим чаем, затем проползла по упавшей макаронине по-флотски и по крошкам от сухарей, и я загадала, что если она сейчас преодолеет вон то липкое пятно от варенья, значит всё у меня будет хорошо…

Муха ползла, ползла и почти на выходе из пятна окончательно увязла, пронзительно зажужжав.

— Товарищи! — голос Бармалея заставил меня вздрогнуть (я чуть не подпрыгнула).

— Ну что же, — продолжил он. — Время для признания вышло. У нашего преступника не хватило духу сознаться. Впрочем неудивительно. Ведь душонка у него подленькая и трусливая. Это он только кошек мучить умеет, и то, пока никто не видит!

Он вздохнул и покачал головой:

— Теперь давайте разбираться по порядку. Виктор Леонидович, кто сегодня был в хозке?

Все опять посмотрели на меня, и я мучительно покраснела. Старалась сдержаться, но чувствовала, что на глаза набегают предательские слёзы и щеки мои пылают.

— Горелова была! — вякнула Нина Васильевна злорадным голосом.

— Нина Васильевна! — укоризненным, но непреклонным тоном попенял ей Бармалей, — я вам слово еще не давал. Мы выслушаем всех. По очереди. И вас в том числе. Итак, кто был сегодня в хозке?

Дон Педро засуетился: подскочил, сел, вытащил из кармана носовой платок, вытер лысину и хрипло ответил:

— В хозке весь день работала Горелова! Проводила инвентаризацию продуктов.

— Ну вот, я же говорила! — опять не удержалась Нина Васильевна и в ее голосе звучало явное торжество.

— Нина Васильевна! — жестко сказал ей Бармалей, — вы меня не услышали? Еще одно слово, и вы покинете это собрание. Вам ясно?

— Ясно… — теперь уже покраснела Нина Васильевна и потупилась.

— Продолжайте, Виктор Леонидович, — кивнул Бармалей в сторону Дона Педро.

— Вот собственно и всё, — развел руками Дон Педро.

— Понятно, — поморщился Бармалей и посмотрел на меня:

— Зоя Борисовна. Расскажите, как долго вы работали там. Кто ещё заходил в хозку? В общем, всё, что видели.

— Я перебирала в хозке продукты, — сипло ответила я, кашлянула, и продолжила, — заходили много кто. Постоянно кто-нибудь заглядывал. Дальше не знаю.

— Так, — почесал затылок Бармалей. — А ты выходила оттуда? (он перешел опять на «ты» и я поняла, что гроза отчасти миновала).

— Нет, — покачала головой я.

— Кто-нибудь может подтвердить это? — обвел нас всех взглядом.

— Я могу, — сказала Аннушка. — Зоя работала в хозке, мне было слышно, как она перебирает продукты. Гремела банками. Так что я могу сказать, что всё это время она практически была у меня на глазах.

— И что, даже в туалет не выходила? — едко ввернула Нина Васильевна и покраснела, глянув на Бармалея. Но тот как раз задумался и выгонять её не стал.

— Мы вместе один раз выходили в туалет, — пожала плечами Аннушка, — я была первая, Зоя подождала меня на тропинке, потом я подождала её.

— Одной страшно? — хохотнул Валерка.

— Нет, — укоризненно покачала головой Аннушка, — прошлый раз от ветра разодрало «дверку» в нашей туалетной будке, там теперь, как не прикрывай — всё видно, поэтому мы по очереди покараулили, чтобы никто случайно не увидел.

— Виктор Леонидович, — спохватился Бармалей, — слышал? Займись завтра с утра.

— Дмитрий, — Дон Педро кивнул и делегировал полномочия Митьке. — Ты слышал? Завтра с утра чтоб исправно всё там было.

Митьке перепоручать было некому, поэтому он со вздохом кивнул.