Широки врата
Шрифт:
Да, в самом деле. Бедному Альфи, влюблённому по уши, и в отсутствии расположения придётся трудно, чтобы удержать ее. Она была единственным ребенком в семье великого художника, о котором говорили все, и который, действительно, вот-вот станет «старым мастером». Из доходов от его труда Марселина собиралась наслаждаться комфортом и, возможно, роскошью. Она знала о существовании Лондона и Парижа, дворцов и яхт, и что все эти изыски были в пределах ее досягаемости. Уж так она была воспитана. Ланни, который, если бы смог, воспитал бы её по-другому, пришлось занимать позицию зрителя. Здесь, как и во многих других местах этого beau monde, который спеленал его условностями, он был вынужден оставаться
Эта Бьюти вся в Бэддов, так называл её Рик, уселась на переднем сиденье между двумя мужчинами, и Ланни вёл машину и слушал ее болтовню. Её слова лились нескончаемым потоком, потому что жизнь была так прекрасна, а она не может быть сдержанной. Она говорила только о знакомых: о девочках в школе, которых Альфи знал или должен был знать, о мальчиках, которые на выходные приезжали в «Плёс» на танцы и на вечеринки. Когда они собрались вместе, они все так же болтали, по крайней мере, девушки. Они помнили, что они говорили в других местах и повторяли то, что слышали, и это было похоже на разговор синиц на живой изгороди. Довольно сильный контраст между этой болтовней и разговорами, которые вёл Ланни с Альфи. Он подумал: «Неужели женщины все должны быть синицами или это было просто способ общения, которому их научили?»
Эта молодая пара была влюблена друг в друга, но в их собственной соперничающей манере, не подлежащей постороннему вмешательству. Марселина возмущалась, что за неё решали её судьбу, и настояла на том, чтобы начать все сначала на её собственных условиях. Она заявила, что Альфи серьёзен, как старая сова, и продолжала всё время его дразнить, делая его несчастным. У нее не было ни малейшего интереса к таким вопросам, как политика, и она имела только смутное представление, что такое математика. Но она знала всё об искусстве кокетства, и применяла его на каждом привлекательном молодом человеке, который попадал в её поле зрения. Как правило, они были старше Альфи, и это приводило его в панику. Всё это было довольно жестоко, но такова природа, и, несомненно, было лучше урегулировать такие дела шутками и дразнилками, чем позволять молодым людям бодаться друг с другом, как олени в лесу.
Вернувшись в «Плёс», они пообедали, а затем явились молодые друзья из близлежащих окрестностей. Всё было так же, как это было в детстве Ланни, когда он впервые побывал здесь и встретил приятелей Рика. В том числе Розмэри, которая стала его первой возлюбленной. Тогда они сидели в лунном свете, а Курт Мейснер играл на рояле, и им грезились несбыточные мечты. Теперь это было новое поколение, сыновья и дочери товарищей Ланни, но они гляделись точно такими же. Мода не сильно изменилась, они приехали на велосипедах, юбки стали короче, а молодёжь вытянулась, и то же самое произошло и с прическами. Любовь была такой же, только они говорили о ней более свободно, и смех был таким же, и ничуть не меньше, несмотря на прошедшие и намечающиеся войны. Первый визит Ланни в этот дом был весной 1914 года, и тогда никто не тревожился. А сейчас, осенью 1934 года, он подумал, будут ли они тревожиться следующим летом или через одно?
Они убрали все ковры и всю мебель с центра гостиной, ставили на патефон грампластинки и танцевали. «Хот джаз» пришел из Америки, и теперь его новая разновидность называлась «свингом». Молодые люди дрожали от восторга, повторяя свои любимые мелодии, и бесконечно неистовствовали под них, они забыли о существовании старых танцев, кроме Марселины, которую Ланни научил всему, что знал. Когда он танцевал с ней, другие останавливались и смотрели. Так происходило во многих гостиных и даже в танцзале казино. Они могли бы получить ангажемент и зарабатывать этим на жизнь, если бы захотели. Когда Марселина танцевала, что-то возникало внутри её и располагало ею. Она превращалась в выражение музыки и движения, испытывая гордость и в то же время зная, что делая так, она приковывает внимание, которое её радовало. Радость и гордость в равной мере стимулировали друг друга.
Так было с раннего детства, с первых шагов, в которых, по наблюдению Ланни, она открывала себя для себя. Он хвалил и поощрял ее, другие делали то же самое, и так они создали танцовщицу. Она будет танцевать в одиночестве от чистого восторга от танца. Но потом она найдет зеркало, чтобы видеть, что она делает, и будет думать о тех, кто будет наблюдать ее позже. Она пришла к этому, честно говоря, глядя на мать, которая любила, чтобы на неё смотрели, сначала в качестве модели, а затем в мире моды. Она была, что называется «профессиональной красавицей». Отец Марселины рисовал картины, чтобы на них смотрели. В то же время он исповедовал равнодушие к похвалам и решительно отказывался продвигать свои собственные работы. Ланни подозревал, что это было вызвано многими обманутыми надеждами, и он был вынужден рисовать для себя. Конечно, основная цель искусства общаться с другими, а не писать в стол!
Вернувшись в коттедж Уикторпа, так назвали его временный дом, Ланни погрузился в обычную жизнь, которую в течение длительного времени он сам отвергал. Он наслаждался обществом своей прекрасной молодой жены, одевался должным образом и сопровождал ее на светские мероприятия, тщательно избегая выражать любые идеи, с которыми она могла бы не согласиться. Он заставлял себя помнить, что, в конце концов, ей было только двадцать шесть лет, и ее мышление ещё полностью не созрело. Было бы бесполезно ожидать от неё знаний обо всём или хотя бы желания обладать такими знаниями. Он играл с маленькой дочкой, показывал ей новые танцевальные па и ходил с ней смотреть новорожденных котят. Он играл на пианино и читал книги, заинтересовавшие его. Он работал со своей картотекой и вёл деловую переписку с помощью стенографистки, которая приходила по вызову. Он наслаждался тишиной и покоем и думал с болью в сердце: «Если бы только люди научились не мешать другим быть счастливыми».
Но то же время он был похож на человека, ожидающего приговора суда и прихода судебного пристава или шерифа за собой. Он считал дни и старался угадать, когда геноссе Монк, вероятно, вернется в Берлин, и когда можно было бы ожидать письма от Труди Шульц, она же фрау Мюллер. Он был уверен, что она напишет. Заговорщикам всегда требуется деньги, какие они могли бы получить, и она вряд ли оставит его без внимания. Если письмо не придёт, это может означать только то, что Монк был своего рода мошенником.
Шли дни, Ланни гадал, что задумал мошенник. Был ли он террористом и уже приобрел нитроглицерин, или что-то, из чего в настоящее время делаются бомбы? И кто станет целью? Гитлер или Сталин, или Троцкий, Герман Геринг или Пьер Лаваль, или не дай Бог! Рамсей Макдональд или король Англии Георг? Ланни не мог поверить, что этот человек такого интеллекта и силы был обычным мошенником, который истратит деньги на вино и женщин. Нет, он был или революционером, или хорошо подготовленным агентом, но в этом случае Ланни должен получить письмо от Труди Шульц, которое будет написано под принуждением, либо будет подделкой. При таких мыслях трудно забыться в музыке Листа или Шопена!
Наконец, пришло письмо с немецкой маркой и берлинским почтовым штемпелем! Простой конверт без имени отправителя. Ланни вздрогнул, понимая, что это был его приговор. Он пришел в свой кабинет и открыл конверт. И, стоя посреди кабинета, прочитал:
Уважаемый мистер Бэдд.
У меня есть много новых эскизов, которые, я полагаю, заинтересуют вас. Я хотел бы вашего содействия в их продаже. Если вы будете в Берлине 6 ноября, я был бы счастлив встретиться с вами и показать их вам. Если эта дата вам не удобна, то подойдет любая последующая дата.