Широкое течение
Шрифт:
лешь!
Если бы Антон повернулся в этот момент, то увидел
бы Таню, которую так ждал, и не произошло бы того,
что потом случилось.
Но в это время опять загремела музыка, и Люся по¬
тянула Антона танцевать. Таня побрела по залу. Вокруг
нее мелькали горячие, веселые лица, лучистые глаза,
счастливые улыбки... Как сквозь сон, услышала она го¬
лос Володи Безводова:
— Куда ты? Идем туда, к Антону...
— Алексея
Таня.
Володя сказал, что видел его в буфете, и она подня¬
лась этажом выше.
Фирсоновы сидели за столиком вдвоем. Увидев Таню,
Елизавета Дмитриевна отставила бокал, удивленно и об¬
радованно воскликнула:
— Таня! Боже мой, какая ты красивая!.. — Таня за¬
думчиво улыбнулась. — Садись. Почему ты так поздно?
Таня села, взяла ее руку, приложила к своей щеке и
прошептала жалобно:
— Пожалей меня, Лиза...
— Что с тобой? — Елизавета Дмитриевна пристально
и встревоженно всматривалась в лицо подруги, поняв,
спросила вполголоса: — С Люсей он? — Таня кивнула.—
Я так и знала. Сколько раз я тебе говорила — ненаде¬
жен он.
Алексей Кузьмич внимательно смотрел на женщин и
глубоко затягивался дымом трубки.
В это время в буфете появилась Настя Дарьина, от¬
чаянным взором оглядела столики, подбежала к Алексею
Кузьмичу, села рядом, закрыла лицо руками и беззвуч¬
но заплакала. Алексей Кузьмич не удивился ее появле¬
нию. Люди, точно пчелы в ячейки сотов, несли к нему
свои чувства: мечту и радость, душевную боль и муки
раздумий, — он привык к этому.
— Погоди плакать, — сказал он Насте, вынул из зу¬
бов трубку и, дымящую, положил на стол, мундштуком
на край тарелки. — Что у тебя? Ну, перестань же!..
— Повлияйте на него, Алексей Кузьмич, — заговори¬
ла она, кусая кончик платка. — Не могу я больше... Из¬
мучил он меня. Пришли вместе, как муж и жена, а потом
он прицепился к этой Барохте и весь вечер от нее не
отходит. Приворожила она его, что ли! Хорошо еще, что
Гришоня Курёнков с Сарафановым были со мной, а то
бы одна болталась... Стыдно мне... — И на скатерть од¬
на' за другой упали две крупные слезы,
У Тани тоже увлажнились глаза, но она сдержалась.
— Сукин сын! — недовольно проворчал Алексей Кузь¬
мич, взял трубку и усиленно задымил. — Надо что-то с
ним делать...
— Все они такие, знаменитости! — сердито прогово¬
рила Елизавета Дмитриевна, как бы обращаясь к Тане.
— Не печалься, Настенька, мало ли что в
чается— все пройдет, уляжется... — Таня погладила Нас¬
тю по плечу, налила фруктовой воды. — Выпей вот...
— Можно, я вина выпью? ¦— попросила Настя, и
Елизавета Дмитриевна пододвинула ей свой бокал.
— Ладно, не плачь, — сказал Алексей Кузьмич. —
Завтра я вызову его, поговорю. Совсем свихнулся па¬
рень!
Настя вскочила, — никогда ее не видел никто такой
решительной.
— Поговорите? Завтра? Нет уж!.. Я сама поговорю!
Сейчас! — выпалила она и быстро ушла.
Таня тоже собралась домой, и Алексей Кузьмич спро¬
сил ее:
— Ну, а у тебя, вдова, тоже сердечная драма или
повышенная мнительность? Ты это выяснила?
— Какая там мнительность! — ответила за нее же¬
на. — Это подлость с его стороны! Не надо было кру¬
жить девке голову, коль другая на уме. А то ходил,
вздыхал, а ты ему потакал в этом.
Алексей Кузьмич ничего не ответил, затянулся ды¬
мом, задумался: сколько встречалось в жизни сложных,
казалось бы, совсем неразрешимых вопросов! Но рано
или поздно они решались. А вот душа человеческая
остается непостижимой; как проникнешь в глубину ее?..
А надо, дозарезу необходимо! И тогда, бы.ть может, не
плакала бы так горько тихая, скромная прессовщица
Настя, не вздыхала бы милая, чудесная Таня...
Придя домой в пустую комнату, Таня засветила на¬
стольную лампочку возле пианино, скинула плащ, про¬
шла к окну и толкнула створки рамы. Ворвался шум ве¬
черней улицы, напомнил покинутый людный зал. Небо
было безоблачно. В стороне над темным силуэтом ку¬
пола старой церкви без креста одиноко сияла голубая
звезда. Отойдя от окна, Таня села на диван, огляделась:
все было аккуратно расставлено, развешано, все носило
печать девической чистоты, порядка, и от этого было еще
более тягос,тно; с болью она почувствовала себя одино¬
кой, ткнулась лицом в подушку и заплакала.
Потом глубоко вздохнула, посидела минутку, бездум¬
но уставясь на носок туфельки, выглядывавшей из-под
кресла, встала, машинально открыла крышку пианино и
опустила руки на прохладные клавиши. Она благодарила
Чайковского за утешение, за сочувствие... Какие теплые,
какие чудесные звуки! Они прозрачными каплями пада¬
ют в душу, насыщая ее просветленной грустью.
«Не надо строить иллюзий, — думала она. — Все го¬