Шишкин корень, или Нижегородская рапсодия
Шрифт:
Колени мои тряслись; левая рука так крепко сжимала гриф, что пальцы теряли способность двигаться, шея и плечи окаменели. Я чувствовал себя новичком, который впервые держит инструмент. Судя по вытянувшимся лицам зрителей и летевшим в меня смешкам и издевкам, хит они не оценили. Да и сам я был не очень доволен исполнением.
Вспомнилась цитата Ильфа и Петрова, которую любил повторять отец во время наших занятий: «Скрипка – опасный инструмент. На нем нельзя играть недурно или просто хорошо, как на рояле. Посредственная скрипичная игра ужасна, а хорошая – посредственна и едва терпима. На скрипке надо играть замечательно, только тогда игра может
5
Илья Ильф, Евгений Петров. Одноэтажная Америка.
Я выучил эту цитату до последней буквы – так часто он ее повторял. Вспомнил, как взрывался каждый раз после его слов и, бросив смычок, выскакивал из детской. Сейчас их смысл открывался мне заново: я играл и чувствовал, как каждая фальшивая нота пробуждает в слушателях что-то недоброе, и сжимался от ожидания – того и гляди в меня полетят камни. Гришка работал на другой стороне улицы, и мне не было его видно.
Чувство собственной бездарности придавливало меня все сильнее. Я вспомнил свои прошлые выступления, как уверенно я обычно поднимался на сцену. Вспомнил первую учительницу музыки, которая выработала во мне эту привычку, научила расслабляться во время игры, используя нехитрые упражнения. Однажды после занятий я подслушал ее разговор с отцом. Ласковым, необыкновенно юным для пожилой женщины голосом она сказала: «Сережа удивительно одарен». С тех пор я всегда выходил на сцену, повторяя про себя эти слова. Я носил их под сердцем, как талисман. Сейчас они снова прозвучали в моей голове, и, не обращая внимания на гуляющий по спине холодок, я заиграл «Светит месяц».
Покачиваясь в такт музыке, мое тело с каждым выдохом становилось мягче и податливее, движения приобретали уверенность. Скрипка наконец запела, затрепетала. Чистый звук разливался по улице, отражаясь эхом от кирпичных стен. После финальных аккордов на несколько секунд стало совсем тихо, потом кто-то гулко захлопал, а двое мужичков, улыбнувшись, пустились в пляс. Я с облегчением выдохнул… Ну вот, вроде отпустило.
Звук падающих на мостовую монет заставил меня вздрогнуть. В двух шагах стояла девчонка лет четырнадцати с белой лентой в длинной косе, в сером платье с фартуком и пелериной. Гимназистка, наверное. Она бросила в картуз пару медяков и с улыбкой посмотрела мне прямо в глаза. Я оцепенел. Рябинкина?.. Не может быть! Откуда?
Девчонка прошелестела юбкой, окутала меня ароматом розовой воды, оглянулась и, махнув косой, как рыба хвостом, скрылась за ближайшим поворотом под руку с невысокой женщиной в соломенной шляпке.
Глава 7. Богатый улов
Мой дебют все-таки удался, хотя остальное время я играл, не замечая ничего вокруг, на автомате.
В голове все время крутился образ Рябинкиной. Что-то незнакомое было в ее лице. Оно светилось добротой и кротостью, что ли. Никогда не видел Машку такой. Может, это и не она вовсе? Показалось? Откуда ей здесь быть, в одежде гимназистки, да еще под руку с какой-то женщиной? Точно не она.
А вдруг она? А я одет как бомж, еще брильянтин этот дурацкий – лучше уж мои кудряшки… Глаза у нее как калейдоскоп – не оторваться: внутри серого ободка зелено-желтые лучи с коричневыми метеоритами. Посмотрела – аж сердце затрепыхалось. Нет, не Рябинкина.
Я пришел в себя, когда вернулся Гришка.
– Ого, да у тебя богатый улов сегодня! Новичкам везет.
Он принялся пересчитывать мой заработок.
– Пятак, новенький!
– Мальчуган дал, лет пяти, наряженный в костюм морячка, в голубом берете, – припомнил я.
Одной рукой мальчик тянул за веревочку деревянный разноцветный кораблик на колесах, а в другой держал пятачок. С ним была молодая женщина с толстым томиком стихов в руках, в строгом шерстяном платье с белым накрахмаленным воротником и маленькой круглой шляпке, по форме напоминающей головной убор стюардессы. Гувернантка, наверное.
– Пятиалтынный… – продолжал Гришка.
– Пятнадцать копеек барышни положили, смешные, раскрасневшиеся, пухленькие.
Их было пять, разного возраста, но все на одно лицо. Одеты – жуть, платья в каких-то цветастых рюшах. Прогуливались с маменькой и папенькой, раздувшимися от гордости за своих чад.
– Еще пятак и семишник…
Пять копеек и две копейки – от Рябинкиной. «Итого двадцать семь копеек», – посчитал я про себя. И про Рябинкину почему-то решил Гришке не рассказывать.
– А у меня сегодня почти целковый! Когда еще так повезет? – он расправил плечи и посмотрел на кончик начищенного ботинка.
Я выдержал паузу и неторопливо достал из кармана золотую пятирублевую монету.
– Полуимпериал? Ай да фокусник! Ай да Серега! – Гришка взял монету, подкинул ее на чумазой ладони, попробовал на зуб. – Откуда?
– Дамочка подарила, черноглазая. Что-то бормотала непонятное – иностранка, наверное… И одета элегантно. Прическа у неё смешная: кудряшки, уложенные полумесяцем и прикрытые по бокам белыми кружевными салфетками, – один в один Фея-крестная из сказки про Золушку. Вышла из театра, подошла совсем близко и вдруг заплакала. Я как раз исполнял арию Ленского из оперы «Евгений Онегин» Чайковского – мой коронный номер, не один конкурс с ним выиграл. Я даже испугался – подумал: «Может, сыграл плохо?» А она достала монету, завернула в шелковый платок и положила мне в руку. – Я показал Гришке надушенный платок с вышитыми на нем латинскими инициалами «I. T.».
– Да ты, Шишкин, оказывается, галантерейной души человек! На сопливой барышне полуимпериал заработал!
Я уловил в голосе Гришки завистливые нотки. Он стряхнул картуз, вернул мне все монеты, кроме пятирублевки. Ее спрятал к себе в карман.
– Увидит кто – отберет. Разменяю – отдам. Айда за мной! Закатимся в трактир, наедимся от пуза! Отметим твой… как ты там сказал – дебют? – Гришка припустил по Осыпной. – Только к процентщику заглянем, пока не стемнело.
С Осыпной мы свернули на Ошарскую. На первом перекрестке Гришка отодвинул доску в заборе и проскользнул в дыру, меня оставил ждать снаружи.
На улице заметно похолодало, на город понемногу опускались сумерки. Я достал из рюкзака ветровку, накинул на голову капюшон, чтобы не привлекать внимание, и слился с забором.
Ошарская мне не понравилась: народ здесь обитал подозрительный, в основном подвыпившие оборванцы. Издалека доносились протяжные песни, которые раззадоривали без того не умолкавших собак. Бревенчатые домишки делали улицу похожей на деревню, кирпичных зданий было раз-два и обчелся. От взглядов проходящих мимо людей мне сделалось совсем нехорошо – я отодвинул доску и проскользнул в дыру.