Шизофрения
Шрифт:
«Может, на рентгене просветить? — пришла ей в голову свежая мысль. — Ага! А потом Вадька прикалываться будет! Надо подумать, кто из знакомых на таможне работает, — осенило ее. — С их аппаратурой… нет ничего тайного, что не стало бы явным», — она приободрилась.
— Ну, где там мой верный Отелло? Давно что-то Кузя ничего полезного не делал! — воскликнула она, поставила шкатулку на стол и набрала номер на мобильнике.
Поклонник снял трубку сам. Видно, уже уехал с работы.
— Кузенька! Привет! У тебя есть шанс увидеться со мной… Как где? На таможне… Да все равно — хоть в Шереметьево, хоть во Внуково, хоть в Домодедово. Мне надо одну штучку просветить… Подарок, который открывать нельзя… Да какая разница от кого? Ты его не знаешь… Ты же не хочешь, чтобы я умерла?… От любопытства, конечно… Хорошо. Завтра. Утром. Часов в двенадцать. Нет, лучше в час. Я завтра с утра к маме собираюсь. Договорились… В Египет? А почему я должна передумать? Я туда уже целый месяц собираюсь. Все. Пока, — Александра отложила мобильник и, бросив взгляд на шкатулку, залезла в сумочку. Достала оттуда визитку нового знакомого.
— «Онуфриенко Александр Васильевич. Хороший человек», — ехидным голосом вслух прочитала она и поморщилась. — Ничего себе хороший человек! Подвергать женщину такому испытанию! Варвар! Садист! — ворчливым голосом сказала она, хотя в душе, пожалуй, была рада, что с ним познакомилась. Жизнь старательно подбрасывала ей нужных, реже — интересных людей. А Онуфриенко показался интересным.
«Женщина — в прошлом символ любви, превратилась в символ секса, — помнится, так сказал он в машине, когда она его подвозила до Филевской. — Раньше женщины были богинями или, как минимум, прекрасными дамами, которым служили благородные рыцари и кавалеры, приходившие в возбуждение от одного вида обнаженной щиколотки или плечика и готовые на все за благосклонный взгляд». Красиво! Хотя, таких женщин было совсем немного, — подумала она. — А вот мужики-романтики сейчас большая редкость. Чаще — циничные покупатели. Оценивают женщину как товар. Одни — как эскорт-приложение, другие — как домработницу. А сами женщины? Многие с удовольствием в товар превращаются. Точнее — в аукционный лот и аукциониста одновременно. При помощи модных шмоток, стилистов, стоматологов и пластических хирургов «тюнингуют» себя до полного «гламура», а потом выставляет свои прелести на продажу. Хотя, бесспорно, сейчас женщины стали свободнее, чем раньше. Богатые — уже сами выбирают и покупают сексуальных утешителей. Да только нужна ли женщинам такая свобода, когда мужиков приходится не только обхаживать, но и содержать, а случается и защищать?»
Александра покрутила визитку в руках.
— Господи! Он же — Онуфриенко! Онуфрий! НФР! — вспомнила запись из истории болезни.
«Совпадение? А может это он и есть? Тот самый „пребывающий в состоянии благости“? Надо бы узнать при случае, когда он отмечает именины? Не двенадцатого ли июня? И если да — это невероятная удача!»
— Значит, день прожит не зря, — довольным голосом похвалила она себя, потом еще раз провела рукой по таинственной шкатулке, вздохнула, вытащила из сумки найденную на квартире тетрадку, которую Онуфриенко, быстро перелистав и пробежав глазами в машине, со словами: «Рукопись, которая может изменить вашу жизнь» тоже вручил ей, устроилась в кресле, включила торшер, но вдруг вспомнила, что забыла позвонить Вадику.
«Бедняга, наверное, до сих пор от телефона не отходит», — подумала она и торопливо набрала номер.
Вадик ответил после первого же звонка.
— Вадюша, привет! Ты не поверишь, что у меня в квартире нашли! — сказала она торжествующе.
— И что же? — немного напряженно спросил он.
— Как что? Клад!
— И что там? Золото, бриллианты? — в голосе Вадима послышались смешливые нотки.
— В том-то и дело, что не знаю. Открывать нельзя, а то все пропадет.
Молчание на другом конце телефонной линии свидетельствовало — собеседник размышляет.
— Стухнет, что ли? — спросил оннаконец. — Так ты не жди, сразу съешь или в холодильник убери, — хмыкнул он.
— Да ну тебя, Вадька! Я серьезно.
— И я серьезно. Если одна сразу съесть не можешь — друзей в гости пригласи. Меня, например.
— Ты об эту шкатулку зубы обломаешь!
— А-а! Так там шкатулка.
— А я тебе что говорю! Шкатулка, которую открывать нельзя.
— Не бери в голову, Сандрочка, привози, у нас в шестой палате «медвежатник» под психа косит.
— Я же говорю — открывать без ключа нельзя, потому что все содержимое пропадет.
— Это ты в инструкции пользователя прочитала? – язвительно поинтересовался Вадим.
— НФР сказал.
— А НФР это…?
— А, шизофреник один! А может мошенник. Я его исследую.
— А-а! — понимающе протянул Вадим. — Слушай, Сандрюсь, может тебе все же обратно… к нам… на работу. Витаминчики поколем, а? — было слышно, что он с трудом сдерживает смех.
— Зараза ты, Вадька! Вот в Египет съезжу и… уволюсь!
— Сандрочка, прости! Прости меня неразумного! Не увольняйся! — запричитал он. — Не губи отечественную психиатрию! — все же не выдержал и рассмеялся. — А если честно, Сандрюся, — уже серьезным тоном продолжил он, — я скучаю. Очень. Вчера тебя увидел — и понял. Привык каждый день видеть…
– Устойчивые привычки, Вадюша, верный признак старения, – насмешливо сказала она…
…«Итак, — отключив мобильник, Александра взяла рукопись, — что же мы будем сегодня читать по воле „хорошего человека“»?
Дождь моросил второй день подряд, замазывая угрюмый город и мрачную Темзу серыми водяными разводами. Холодный ветер пронизывал улицы и переулки, тщетно стараясь сдуть тяжелое облако, опустившееся на землю. Тусклый свет газовых фонарей подрагивал синеватыми бликами на мокрой брусчатке. Изредка то здесь, то там из туманной дымки неожиданно возникали тени прохожих и тут же исчезали, будто растворившись навсегда. Чуть ссутулившийся человек был под стать теням — руки и ноги казались длиннее, чем требовалось для высокой худой фигуры, раскрытой для порывов ветра не застегнутым широким плащом, который, очевидно, пребывал в недовольстве от столь небрежного к себе отношения и потому норовил сползти то с одного, то с другого плеча. Подойдя к угловому дому на перекрестке, человек поднял голову и, присмотревшись к номеру, подошел к двери, тщательно вытер ноги о зеленый ворсистый коврик, несколько раз постучал скобой дверного молотка о железную пластину, подождал немного, затем постучал снова, уже громче. Послышался лязг отодвигаемого засова, и дверь распахнулась.
— О, наконец-то, Владимир! — воскликнул открывший дверь мужчина лет тридцати с рыжей курчавой головой и пронзительно-синими глазами, с радостной улыбкой раскрывая объятия. — Я уж мыслил, не придешь сегодня.
— Не обессудь, Саша, засиделся в библиотеке, счет времени потерял, — смущенно улыбнулся гость, перешагнул порог дома, воздух которого был пропитан терпким запахом благовоний, и с удовольствием стянул с плеч мокрый плащ. — Я сам, признаюсь, сконфужен и…
— Да я все понимаю, — усмехнулся курчавый. — Библиотека Британского музея — ловушка для русских умов. То ли она им служит, то ли они подпитывают ее своими мозгами, — он принял плащ и повесил на вешалку. — Иди же, ждут тебя, — указал рукой в сторону лестницы на второй этаж.
Лицо вошедшего отразилось в круглом массивном зеркале, и он невольно встретился глазами с собственным отражением: длинные прямые волосы почти до плеч, нос правильной формы, чуть изогнутые, будто в капризной гримасе, губы, полуприкрытые темной полоской усов, выразительные глаза под густыми бровями. Отражение глядело настороженно, словно и не было двойником, а напротив, само присматривалось к новому лицу.
— Идем же, — повторил курчавый, легонько подталкивая гостя к лестнице.
Они поднялись наверх, прошли по коридору, освещенному масляной лампой, и оказались в небольшой комнате, посреди которой за небольшим круглым столиком на высокой ножке, заставленном свечами, сидела седая женщина в темно-синем шелковом одеянии. Движение воздуха заставило огоньки свечей дрогнуть, и они с легким потрескиванием принялись перешептываться друг с другом: «Приш-шел. Приш-ш-шш-ел…»