Школа 1-4
Шрифт:
Не достучавшись, Соня уходит. Григорий слышит, как задевают землю е? маленькие босые ступни. Бладженный божий стыд наполняет Григория и из глаза его скатывается скупая слеза. В то же мгновение дверь сторожки отворяется и входит Соня, аккуратно отирая ноги о порог. Затворив дверь, она садится на лавку напротив Григория, сложив на коленках зам?рзшие руки. Сторож крестится, дивясь святой силе, не допускающей его остаться при малом стыде.
– Нет ли у вас, дяденька, лодки?
– спрашивает Соня, глядя на пальцы своих рук. Григорий не отвечает ей, умильно разглядывая лицо Сони и отысивая в н?м признаки скотского поругания. В светлых волосах Сони застряла земля, на ноздре царапина, курточка испачкана гнилой травой и песком. От всего этого Григорий повторно крестится.
– Мне на тот берег
Григорий охает и снова крестится, потому что знает, что на том берегу девочку будут ещ? больше мучать, а потом и совсем убьют. Там, на лесном холме, недоступном тяж?лым ноябрьским туманам, стоит заброшенная церковь, откуда дьявольское зверство царствует над безжизненными полями. Если б не река, текущая из святой подземной купели, нечисть давно бы уже пришла и сожрала Григория, не брезгуя ж?сткостью присохшего к костям старческого мяса. Две деревни, находящиеся на том берегу выше по течению, полностью опоганились. Григорий не раз видел, как возле церкви горят костры и слышал заунывное сатанинское пение, а однажды приметил на песчаной косе женщину в ч?рном, мывшую в ледяной реке своего странно молчащего младенца.
– Повез?те меня на тот берег?
– Соня поднимает на Григория свои чистые глаза, полные неземной скорби.
Лодочник вста?т и ид?т к двери, отирая прозрачные от многодневного недоедания сл?зы. Наивная жертвенность божьей дочки отнимает у него силы. Он понимает, что даже жалость неуместна при исполнении предреш?нного Богом дела. Тяжело стаскивая в воду старую лодку, Григорий молится, призна?тся кошкоглазому небесному мужику, что его совершенно проняло, и решает пойти в поисках спасения по дальним монастырям, не дожидаясь для этого смерти.
Раз за разом поднимая окаменевшие в?сла, Григорий вез?т Соню на истязание. Она сидит тихо, вс? так же сложив руки на коленках, и глядит в воду. Раз она даже по-детски улыбается, отчего Григорий хочет повернуть назад, но, стиснув зубы, не покоряется слабости и продолжает сво? тяж?лое иудино дело, вслушиваясь в дыхание предназначенной на страшную муку девочки.
Когда нос лодки ударяется в песок, Григорий застывает в неподвижности, глядя в холодное безжалостное пространство. Соня выбирается из лодки на обезображенную гибелью траву.
– Помоги тебе Бог, девочка, - крестясь и теряя существенные сл?зы говорит Григорий.
– Спасибо, - отвечает Соня и гладит старика рукой по плечу. Боясь, как бы силы вовсе не покинули его, Григорий отчаливает в дождь. Стискивая от горя челюсти, он догребает до середины реки, где отпускает в?сла и оглядывается назад. Сони уже нет на берегу, и место, где ступили е? ноги, выглядит пустым и страшным. Тогда Григорий начинает выть, закрыв руками лицо и не замечая, что в его старой лодке уже полно натекшей сквозь пробоину под банкой воды, которая постоянно продолжает прибывать.
Соня ид?т по тропинке среди огромных ч?рных деревьев. На небе не видно зв?зд. Вокруг Сони медленно теч?т страшная тишина, бесшумным водопадом срываясь через край закрытого лесом горизонта. Соню мучает голод, и когда она видит за ветвями маленький оконный свет, то сразу сворачивает с тропинки в надежде найти возле человеческого жилья что-нибудь съедобное. Выбравшись из зарослей буро-красного шиповника, она видит каменную церковь на просеке, окруж?нную крестами православных могил, в голубином окошке которой и теплится замеченный ею свет. От церкви пахнет сырым камнем и палой листвой. Уперевшись ногами в ступени, Соня двумя руками отодвигает тяж?лую дверь и опасливо проникает в мокрую тьму. Там, в просторной гробовой темноте, начерчен александритовым светом огненный круг, по которому теч?т сатанинская кровь двух забытых Богом деревушек: Малой и Большой Гороховок.
Началось это несколько лет назад, когда в избе старой Пелагеи из Малой Гороховки в жестоких родах преставилась е? похотливая племянница Милка, которая даже на деревенском безмужичье нагуляла по полям себе живот. Милка перед смертью давилась и блевала, остервенело ревя от боли, но из не? текла только кровь, а дитя так и не вышло. Когда потаскуха навсегда затихла, Пелагея со сноровкой распорола е? вздутое брюхо, как не раз распарывала по осени свиней, и вытащила уродку, такую страшную и крупную, что старуха
Вскоре по Большой Гороховке, что и самом деле была больше Малой почти вдвое, пош?л слух про страшного урода, ползающего по потолку в доме Пелагеи и поднимающего м?ртвых из гробов. На завалинках говорили о том, что капуста родится теперь от дьявольщины плохо, что в деревенской церкви почернела щеками целящая икона Божьей Матери и что за последние два года в Большой Гороховке умерло три старухи и два деда, а в Малой - никого. Обе деревни были населены сплошь стариками, вся молод?жь разъехалась по городам, и гороховцы занимали передовой окоп в линии обороны человека от смертной печали. По третьей весне в Малую Гороховку отправился большегороховский дед Панкрат с просьбой отдать урода для житья в Большую, а из Малой пользовать его по мере надобности. На Панкрата обрушилась матерная ругань, и вокруг Малой спешно стал возводится крепкий плетень.
Однако большегороховцы не могли просто так смириться с вечным господством у них в деревне смерного ужаса, и т?мной мартовской ночью Панкрат, напившись водки и горланя фронтовые песни, на колхозном комбайне проломил плетень, а толпа высохших от голода и немочей большегороховских старух, вооруж?нных топорами, ножами да вилами, ринулась в образовавшуюся брешь. Малогороховцы, впрочем, по причине гнетущей старческой бессонницы, были всегда готовы к обороне, и в т?мной ночи, втайне от государственной власти, завязалась кровавая бойня, озаряемая двумя подожж?нными агрессором избами и сопровождаемая сварливой старческой руганью. Пелагея сражалась кочергой, которой с матом разбивала вражеским старухам головы и вышибала мозги на землю, не пощадив при этом и свою куму Тамару Лукичну, у которой после удара Пелагеи даже изо рта что-то потекло ручь?м, как из упавшего ведра. Панкрат, давивший комбайном носившихся с топорами по дворам в спальных рубахах и тулупах вражеских старух, собирался было переехать и Пелагею, но Трофим разрядил в него охотничью двухстволку, и комбайн с м?ртвым водителем с разгону врезался в сарай, погубив Пелагее всех шестерых кур. После этого, в отсутствие патронов, Трофим умело орудовал прикладом, но получил топором по в хребту и пал, кряхтя и плюя кровью, у порога своей избы, на труп свежезабитой им ударом приклада в зубы большегороховской старухи Кондратьевны. Пелагея была пригвозжена вилами к стене разломанного сарая и в корчах отдавала душу Сатане, когда подоспела подмога, возглавляемая вторым малогороховским дедом - Иваном Федотовичем, и большегороховцы отступили, бросая боевой инвентарь и смертельно изувеченных на произвол врагу.
На поле боя остались двенадцать трупов, не считая курей. Но гибель их не была напрасной, потому что по смерти жадной Пелагеи пришло согласие, Маша была поселена в помещении нейтральной гороховской церкви, и оказалось, что по потолкам она не ползает и м?ртвых не оживляет, зато, дав пососать свой указательный палец, возвращает молодую силу. После побоища в обеих деревнях осталось только два мужика: Иван Федотович из Малой и Нил Гаврилыч из Большой, и теперь каждый из них зав?л себе по десять старух ж?н, совершенно презирая былой христианский обычай. Набожные старухи покрестились, но подались греху, а скоро дошли и до полного скотства, которому во многом способствовал старческий маразм и поголовное впадение в детство. Т?плыми летними днями прямо на деревенских улицах можно было увидеть худых полуголых старух, червивой кучей совершающих групповое сношение прямо на бесплодной земле, либо пляшущих шатающимся хороводом под выкрик непристойных частушек вокруг колодца, а то и с хохотом покачивающихся, болтая куриными голенями на плетне, каждая с зажатой между сморщенными ляжками метлой.