Школа на горке
Шрифт:
Тетя Дуся на заводе. В квартире пусто, тихо. Чего он мчался? Никто его не ждет. Он вошел в свою комнату, пыль на пианино особенно видна. Мама не выносила пыли. Как мама там существует без пианино. Она пишет, что есть инструмент в клубе «Катушка». Странное название. Он напишет маме, как перед самым отъездом на фронт был дома, вытер пыль с ее пианино. Мама всегда хотела научить Юру играть, а Юра сопротивлялся.
«Не обязательно быть Львом Обориным, — говорила мама, — будешь играть для себя. Это большое утешение в
«Не хочу я играть для себя», — упирался Юра.
Так и не пошло дело дальше хроматических гамм. Хроматические. Смешное слово, хромают они, что ли? У Юры — безусловно. Он открыл крышку, нажал на клавиши — до, ре, ми, фа, соль. Беспомощные, отрывистые звуки, шаткая лесенка. Хорошо бы уметь извлечь из этих клавиш хоть какую-нибудь музыку. Утешение. Он, кажется, начинал понимать, что имела в виду мама, когда говорила это немного старомодное слово.
Он закрыл пианино, поднялся — очень пусто и неприкаянно, когда спешишь ни к кому. И вдруг в окно застучали. Он вздрогнул, мелькнула шальная мысль: «А если она? Лиля?»
К стеклу приплюснулся побелевший плоский нос. Валентина.
Валентина! Он почему-то совсем забыл о ней. Он в этот день помнил только о Лиле. И было ему очень грустно. Писем нет, цветок, конечно, завял, нет же на свете вечных цветков.
— Юра! Зайди к нам!
Она стояла во дворе, нога уже не была забинтованной.
— Я иду с завода, я теперь на заводе работаю, а мне старик Курятников говорит: «Юра приехал». Я бегу, а ты сидишь. Когда тебе на фронт?
— Завтра, Валентина. Как твоя нога?
— Заживает. Пошли к нам, Юра.
Они идут по двору, Валентина немного прихрамывает.
— Ты совсем хорошо шагаешь, Валентина.
— Правда почти незаметно? — сияет она. — Врач Надежда Исаевна говорит, что у меня нечеловеческая воля. Я даже не знаю, почему она так говорит.
У Валентины в глазах сияют золотые точки, а веснушки пропали, потому что уже зима. Старенькое пальто, она в нем еще в десятом классе ходила и в девятом тоже в нем.
— Юра, ты сейчас такое увидишь! — Она распахивает дверь, смотрит на Юру блестящими от радости глазами.
На окне стоит цветок. Он покрыт яркими малиновыми колокольчиками, крупными и тяжелыми. Они свисают вниз, и кажется, могут зазвенеть, как колокола. Они горят, будто внутри каждого цветка светится маленькая лампочка.
— Вот это да! Слушай, Валентина, такого не бывает.
— А вот бывает. Видишь, Юра? Он в один день зацвел. Еще вчера не было ни одного цветка. Представляешь?
Она погладила ладонью осторожно цветок. И он тоже дотронулся до бархатистого колокольчика. Он был прохладный. Символ, примета, надежда.
— Садись, Юра, я колбасу пожарю. Нам на мясные талоны колбасу дают, вчера взяла.
Бабка Михална молча смотрела на Юру. Она шила что-то пестрое, на краю стола лежали лоскуты, длинные ножницы.
Юра,
Валентина схватилась за щеки.
— Ты что? Ты зачем? Я так берегла его!
Он молчал. Как объяснить ей? Он и сам себе не мог ничего объяснить.
Бабка бросила шить, смотрела на Юру, на Валентину, потом сказала:
— Не поймешь ничего. — И снова застучала швейной машинкой, быстро и сердито завертела ручку.
Юра взял с этажерки толстый словарь, открыл посредине, положил срезанный цветок между страницами.
— Вот так, Валентина. Пусть лучше сохранится таким, чем завянет и облетит. Поняла?
— Ну как же ты мог?
— И больше об этом не говорим, хорошо? Пойду поброжу немного.
— А поесть?
— Спасибо, не буду.
Он шел по своему городу. Дома разрисованы пятнами, чтобы сверху было не понять, дом или роща. Грузовики с закрашенными фарами, только щелки оставлены. Притаившийся город, как солдат в окопе.
Он шел по широкой улице, людей совсем мало. Вот здесь они шли с Лилей. Вот там, через квартал, ее переулок.
Вдруг он увидел девушку — светлые волосы, серое пальто. Сердце прыгнуло, покатилось вниз. Хотел крикнуть, позвать — горло перехватило. Она уходит! Рванулся за ней, она шла быстро. Лиля, Лиля. Значит, ты просто не хочешь получать мои письма? Забыла все, что так важно? Она свернула в переулок, в тот самый! Она идет к себе домой! Стуча ботинками, он бросился за ней. Серое пальто, светлые волосы. Она слышит его топот и ускоряет шаг. У самого подъезда он догнал ее:
— Лиля!
Она наконец обернулась. Совершенно чужое лицо. Маленькие темные глаза, накрашенный ярко рот. Не Лиля. И нисколько не похожа на Лилю. Совсем ничего общего.
Чужая девушка пожала плечами, сказала:
— Ненормальный! — и ушла в подъезд.
Он долго стоял на месте. Вот красная дверь, вот немного стершаяся надпись: «Здесь будет наша встреча». Он отковырнул от угла кусок штукатурки и обвел каждую букву, чтобы были они поярче, чтобы не стерлись. «Здесь будет наша встреча».
Потом он пошел обратно. Время тянулось медленно. Юра сам не заметил, как оказался на этом месте. Заснеженная горка, заснеженные улицы и здания, красная кирпичная стена, на фоне стены — школа. Маленькая какая, оказывается. Всегда она казалась ему огромной, его школа. Окна школы перекрещены лентами, вьется по снегу дорожка к школьной двери. Странно: вся жизнь переменилась, перевернулась, а школа стоит, звенят звонки, кто-то сидит за его партой, решает примеры, учит стихи.
Идет по тропинке женщина. Белые ботики на каблуках, синее пальто с пушистым воротником.