Школа на горке
Шрифт:
— Варвара Герасимовна!
Она присмотрелась, узнала его, охнула, бросилась к нему:
— Юра! Как ты, Юра?
Он нес ее старенький портфель. Голос у нее все тот же — учительский, размеренный.
— Наши почти все на фронте. И девочки ушли некоторые — Лена, Сашенька, Маруся. Пишут редко, война. Валентина иногда забегает ко мне. Я о тебе знаю от нее.
— Завтра нас увозят на передовую, Варвара Герасимовна. Хорошо, что я вас встретил.
— Ты очень вырос, Юра. Ты стал взрослым. Мужчины всегда воевали, когда случалась война, — такая историческая роль мужчины. Согласен?
—
— Как живет учительница? Учу детей. Дали нам участки в Ростокино, весной посадим картошку. Если вырастет, можно будет продержаться следующую зиму. Сын Павлик часто болеет, маленький еще, а я много в школе и мало с ним. А муж на фронте, как у всех людей.
— Пишет?
— Давно ничего нет. — Она помрачнела. Из-под вязаной серой шапочки выбивались светлые волосы, блеснула седина, а может быть, Юре показалось.
— Напишет скоро. Письма ужасно плохо идут, долго да и теряются.
— У меня беда, Юра. Выселяют из комнаты. Может быть, из-за этого придется уйти из школы, поступить на завод.
— Как — на завод? Кем — на завод?
Юра даже представить себе не может Варвару Герасимовну без школы, а школу — без Варвары Герасимовны.
— Кем? Ну, мало ли... Делопроизводителем, счетоводом каким-нибудь. Дело в том, что комната у нас от завода, ее муж получил перед войной. А теперь она нужна заводу, эта комната.
— Подождите, Варвара Герасимовна, — Юра остановился. — Вы не можете уйти из школы. Как же вы без школы?
— Что же делать, Юра? Ходить, хлопотать, доказывать, бороться за себя я, к сожалению, не умею. Такой уж у меня недостаток — не умею.
Она стояла перед ним, маленькая, чуть сутулая, падал бесшумный легкий снежок на серую шапку, на плечи, на пушистый воротник пальто.
— Мне пора, Варвара Герасимовна, извините, до свидания. Мне скоро на курсы. Старшина Чемоданов шутить не любит.
— До свидания, Юра. Пиши. Воюй смело, береги себя, Юра!
Он бежал по улице, поскальзывался на поворотах и снова бежал. В заводоуправление он ворвался красный, голова взмокла под ушанкой.
— Мне к директору, — сказал Юра девушке в приемной.
— Занят директор. У нас заказы для фронта, он пятые сутки с завода не уходит.
— У вас заказы, а я сам сейчас на фронт! Пропустите, нет времени, девушка.
И Юра решительно открыл толстую и высокую дверь директорского кабинета.
Человек в полувоенной гимнастерке без погон сидел за огромным письменным столом. Твердо посмотрел на Юру:
— Слушаю.
Но тут на его столе зазвонил телефон, он поднял трубку и сказал теперь уже в нее:
— Слушаю.
Некоторое время послушал, потом отрывисто, командирским тоном:
— Открытые платформы не годятся. Нужны пульманы или коробочки... А я говорю — надо. Отвечать будете не передо мной, а в наркомате. Все. Слушаю, — повернулся он к Юре. Нетерпение в его глазах. Как будто Юра его задержал, а не разговор по телефону задержал Юру в его кабинете.
Юра хотел рассказать, какая замечательная учительница Варвара Герасимовна. Как она умеет преподавать историю так, что каждый человек чувствует себя исторической личностью. Потому что она, талантливый педагог, вселяет в своих
Но все это объяснять было долго и нельзя. И Юра сказал только одну фразу:
— Варвара Герасимовна учитель, больше никем быть не должна, ее нельзя выселять из комнаты, она жена фронтовика, и Павлик совсем маленький, лет шесть всего.
Директор слушал, смотрел внимательно и устало. Прикрыл глаза. Потом подвинул Юре листок, ручку.
— Пиши здесь фамилию ее, имя и отчество. Ты кто? Ученик ее? Верю, что хорошая учительница. Прослежу, не выселят. Ты на фронт?
— Завтра.
— Счастливо вернуться, ученик.
Директор устало потер щеки и глаза ладонями, помял немного в руках свое лицо. Юра вспомнил: папа так делал, когда хотел отогнать усталость.
Юра помчался к остановке автобуса, в электричку вскочил на ходу, автоматических дверей тогда не было и тамбур был открыт.
На фронт их отправили в ту же ночь. В теплушке было тесно, темно. Пахло махоркой, сырыми шинелями, сапогами. Юре казалось, что теплушка -— дом, уютный и надежный.
* * *
Кончились уроки, Муравьев не пришел. Он и не обещал сегодня прийти, но Борис очень ждал и почему-то был почти уверен — Муравьев придет. Он должен прийти, ведь у Бориса в парте лежит сверток. А в нем, в этом свертке, не мясорубка, не какая-нибудь ерунда, а самая настоящая пулеметная лента. Тяжеленькая, ржавая, старая, без патронов — настоящий музейный экспонат. А Муравьев не идет, Борис напрасно прождал его все перемены.
Кончился последний урок.
— Ты почему не идешь домой? — спрашивает Лена, аккуратно складывая книжки в ранец. — Опять учительница наказала?
Лена была бы рада, если бы наказала. Почему бывают такие зловредные люди?
— Сама ты наказанная. — Борис даже головы не поворачивает в ее сторону. — Все из школы одни ходят, а тебя, как в детском саду, за ручку водят. Что, съела? Мне даже стыдно за тебя перед другими.
— Это перед какими другими? Это перед той неаккуратной и невоспитанной девочкой неизвестно из какой школы? Тоже нашел подругу!
Лена выплывает из класса. Она сто раз неправа, но вид у нее такой уверенный и довольный, как будто неправы все на свете.
Борис остался один в классе. Галина Николаевна сказала:
— Борис, мы будем спускаться в раздевалку организованно. А тебе что, нужно особое приглашение?
— Я еще не иду домой, меня один человек ждет.
— Ох, Борис, вечно у тебя все не как у людей! — покачала головой учительница, но настаивать не стала, увела ребят.
Борис подождал еще немного, но уже было ясно — Муравьев не придет. Придется подняться на третий этаж. Очень не хотелось Борису идти туда одному без Муравьева. Потому что Хлямин, конечно, там разгуливает, и этот Хлямин только и ждет случая, чтобы прицепиться к человеку, который его не трогает, а идет себе спокойно по своим делам.