Школа на горке
Шрифт:
Борис и Муравьев садятся на скамейку, и Муравьев говорит:
— Теперь, Борис, ты расскажи все-таки, где ты раздобыл пулеметную ленту. Это же совершенно невероятное дело — достать самую настоящую ленту. А ты достал.
— Ничего особенного, — отвечает Борис. Ему так хорошо оттого, что Муравьев сказал именно эти слова! И он некоторое время сидит молча рядом с Муравьевым, а потом рассказывает о том, как они с Анютой ходили к той женщине из общества «Знание», как все ей объяснили про музей, как женщина отдала им ленту.
— Это знаешь, Муравьев, кто все придумал?
— Кто?
—
— Ну да! Та маленькая девчонка?
— Какая же маленькая? Она уже в первом классе учится.
Проходят мимо скамейки разные люди, одни спешат, другие прогуливаются. Одни с собаками, другие сами по себе.
И вдруг недалеко от скамейки раздается мужской голос:
— Сильва! Ко мне! Иди рядом!
Борис и Муравьев одновременно вздрагивают. По дорожке чинно шагает Сильва, золотистые уши мотаются в такт шагам. Кудрявый короткий хвост довольно виляет. А рядом с собакой идет совершенно незнакомый пожилой человек. Синий тренировочный костюм с белой полоской на воротнике и белыми лампасами на брюках. В руке — снятый с Сильвы поводок, блестит на закате лысая круглая голова.
— Сильва! Ты будешь слушаться? А то пойдем домой!
Собака послушно пошла рядом с его ногой.
— Он, — прошептал Муравьев. — Анютин сосед приехал.
— Ага, приехал. Собаку отнял.
Борис сразу подумал, что Анюте, наверное, было грустно отдавать Сильву хозяину. Но Анюта, наверное, даже виду не подала — вернула, и все. Такой уж она самолюбивый и гордый человек — Анюта.
— Давай подойдем к нему, — говорит Муравьев.
— Не знаю даже, — нерешительно мнется Борис. — Что мы ему скажем-то?
— Скажем, что у нас музей. Скажем, что нам нужны экспонаты. Давай подойдем, ну чего ты?
Муравьев уже встал и переминается от нетерпения с ноги на ногу. Борис тоже поднимается со скамейки. Они догоняют лысого хозяина Сильвы.
— Скажите, пожалуйста, вы уже вернулись? — Это Муравьев, не зная, как начать, задал первый вопрос.
— Да, представьте себе, — отвечает человек, нисколько не удивляясь, что они к нему пристали с вопросами. — Впрочем, это вы могли заметить.
— Ну да, мы заметили. Смотрим — Сильва идет и ведет вас. То есть наоборот, вы ведете Сильву, конечно.
Старик стоял перед ними, Сильва скромно сидела у его ноги. Старик смотрел иронически на Муравьева, на Бориса и опять на Муравьева.
— Ну, что же вы, друзья, хотите мне сказать? Я весь внимание.
Муравьев хотел все объяснить спокойно и толково. А получилось немного бестолково;
— Понимаете, у нас музей и группа «Поиск», чтобы искать. Там есть котелок и фотография и еще письмо, только буквы стерлись почти совсем. Но это не мы нашли, а совсем другие люди. А мы нашли - пока только пулеметную ленту, очень хорошую, самую подлинную и настоящую. Но — всего одну ленту. А тут как раз вас встретили.
Старый человек опустился на скамейку и задумался о чем-то. Муравьев и Борис стояли рядом и ждали. Нетерпеливому Муравьеву стало казаться, что человек вообще забыл об их существовании, так долго он молчал и думал. И Борису тоже стало неловко: что же они тут стоят, если он не хочет с ними разговаривать?
Но вдруг Сильва потянула хозяина за брюки
— Жаль, что ты не умеешь ничего объяснить толком, путаешь, сбиваешься, совсем заморочил мне голову. Должен сказать честно: такой недостаток в людях я переношу с трудом. Я ценю стройность, логику, порядок.
Муравьев виновато вздыхал. Но что он может поделать, если иногда, в ответственные минуты, слова вылетают у него не по очереди, а как придется, толкая друг друга, и, как всегда, когда лезут без очереди, создавалась сутолока и бестолковщина.
Борис выступил вперед.
Он сказал:
— Это Муравьев.
Борис хотел объяснить свою мысль: «Это Муравьев, человек необыкновенный, почти выдающийся. И поэтому к нему надо быть снисходительным. Да, он иногда говорит так, что не поймешь. Но не это же главное в Муравьеве! Если присмотреться к Муравьеву, получше узнать Муравьева, понять Муравьева, то окажется, что этот недостаток вовсе не такой уж недостаток, а вообще пустяк. Потому что все остальные качества Муравьева настолько прекрасны и высоки, что не приходится обращать внимания на всякие мелочи». Вот такая сложная мысль была в голове у Бориса. Но выразить ее словами он не сумел. И поэтому повторил еще раз, погромче:
— Это Муравьев!
— Как Муравьев! — вдруг закричал сосед. — Неужели Муравьев?
Он вдруг страшно разволновался, схватил Муравьева за плечи, стал вертеть его, поворачивать лицом к свету, рассматривать и восклицать то радостно: «Муравьев!», то недоверчиво: «Муравьев?», то восторженно: «Муравьев!!»
А почему он так делал, Борис не понимал, и Муравьев не понимал. А сосед ничего не объяснял, а только все радовался и удивлялся, как будто произошло какое-то невероятное событие.
— Нет, вы только подумайте — Муравьев! Ну конечно же, Муравьев! И как я сразу не догадался, что это Муравьев!
Сильва обежала круг по газону и снова остановилась около хозяина, а он все продолжал кричать, всплескивал руками, тряс своей круглой большой, совершенно голой головой.
Потом он немного успокоился, но объяснять все равно ничего не стал, а нагнулся, прицепил поводок к Сильвиному ошейнику и сказал:
— Сейчас мы пойдем ко мне, это совсем близко. Нам надо поговорить. Думаю, что и для музея, о котором ты, Муравьев, так красочно рассказывал, кое-что найдется.
Так они и шли по бульвару — впереди Сильва, туго натянув поводок, за ней сосед, еле поспевая и отдуваясь, а за ними рысью Муравьев и Борис.
* * *
Когда Юра повел бойцов в атаку, размышлять было некогда. Враг был рядом, его надо было смести, выгнать с этой высотки, покрытой молодой светлой травкой и желтыми зайчиками мать-и-мачехи.
— За мной! — закричал старший лейтенант самым громким голосом. Когда-то, в далекие-далекие времена, он кричал так, когда играли в войну, и за ним неслись по длинному двору Перс, Леонидка, Валентина, которую тянуло в мальчишечьи игры. — За мной!
Он ринулся вперед, не оборачиваясь, он знал, что солдаты бегут следом, не отставая. И каждый из них был частью одного порыва и одного азартного желания — победить.