Школа на горке
Шрифт:
— Уже почти нашли, — ответил Анюте Борис.
— А ну вас, какие-то вы очень секретные. Ничего не поймешь у вас.
Она побежала по лестнице вниз быстро-быстро. Снизу раздался ее голос:
— Ищут, ищут, не найдут — носом в лужу попадут.
Дверь подъезда хлопнула.
— Какая вредная девчонка! — сказал Муравьев.
— Она не вредная, она веселая, — ответил Борис.
— Пошли, Борис, по домам. Я должен как следует все обдумать. И давай пока никому ничего не скажем. Договорились?
* * *
Юра
Как только он взял в руки конверт, он сразу понял, что письмо не от Лили. Холодная тоска навалилась на него еще до того, как он прочел фиолетовые строчки. Обычный листок из блокнота с мелкими зубчиками по краям. А в нем судьба.
«Здравствуйте, Юра! Вы меня не знаете, но я решила вам написать, потому что в кармане Лилиной гимнастерки был ваш адрес. Значит, она хотела, чтобы вы знали о ней. Лиля погибла в самом начале войны, в июле сорок первого года. Ее забросили в тыл к немцам вместе с десантниками. Мы, ее родные, долго не знали о ее гибели. Тяжело писать, и потому кончаю письмо. Двоюродная сестра Клава».
Лиля погибла. Лиля погибла. Давно, четыре года назад. Он любил ее, а ее уже не было в живых. Он писал ей письма, а они уходили в пустоту. Может ли это быть? Лиля — и вдруг погибла. Значит, никогда — никогда, самое безнадежное слово из всех слов, — он не увидит ее. А как же цветок, его живые красные колокольчики? А надпись: «Здесь будет наша встреча»? Как же это так? Этого не может быть. Ошибка, бывают же такие ошибки! Он много раз слышал про ошибки: думали, что человек убит, а он жив, вернулся, в орденах и даже не ранен. Бывают ошибки. Так хочется надеяться на это. Но в сердце пустота, нет надежды. Он знает, чувствует, что это не ошибка.
Письмо написала Клава, двоюродная сестра Лили.
Две девочки под красными соснами. Закат над речкой, вода бежит внизу, журчит у черной коряги. Вода не светлая, как всегда, а малиновая, на закате. Светлые волосы девочки падают ей на лицо, она поднимает тонкую руку, отводит волосы, смотрит, как садится солнце за темный лес. Надо собрать шишки для самовара. «Мальчик, помоги нам, пожалуйста». Синий сарафанчик. Защитная гимнастерка. Наушники. Упала — и светлые волосы смешались с высокой июльской травой.
— Лейтенант, выпей воды... А я говорю, выпей. — Рядом с его кроватью сестра. — Как же я тебе письмо-то отдала, не подумала? Ты же слабый совсем еще. Я думала — радость. Не спорь, пей.
Зубы стучат о край стакана. Лежит на одеяле письмо, листочек из блокнота.
* * *
Юра приехал в Москву осенью.
Мама и папа встречали его на вокзале. Мама показалась Юре совсем маленькой. Отец поседел, на пиджаке медаль «За оборону Севастополя».
— Вырос, — сказал отец.
— Похудел, — озабоченно сказала мама.
Комната совсем такая же. Это странно.
Тетя Дуся входит к ним без стука:
— Юра! Приехал! Живой, слава богу. Орден! Ну надо же — молчали. Орден Красной Звезды у Юры, а я его вот таким помню. — Она показывает совсем немного от пола. — Вот такусеньким.
Тетя Дуся подвигает себе стул, садится.
— Перса убили, слыхал?
— Да, мне Валентина писала, тетя Дуся.
— Ах, Валентина. Хорошая девка выросла, красивая. А бабка Михална померла прошлой зимой, сын ее так и не приехал. Где его мотает, окаянного?
Мама накрывает на стол, папа режет хлеб. Так было всегда — папа режет хлеб, мама расставляет тарелки, кладет приборы, приносит из буфета солонку, красную масленку, похожую на помидор. И на крышке — зеленая ручка в виде хвостика. Вот, оказывается, по чему можно соскучиться — занавески, масленка, желтый клен за окном.
Мама не спускает глаз с Юры и льет молоко мимо чашки, на синюю скатерть.
Какое у мамы лицо — счастливое, светлое и грустное. Почему грустит мама? Потому, что была страшная война. И потому, что сын стал взрослым. И потому, что так много сил ушло на ожидание. И еще потому, что она чувствует без слов и объяснений, что сын пережил горе. Матерям не надо объяснять все словами.
— Пообедайте с нами, — говорит папа тете Дусе.
— Сыта. Пойду во двор, похвалюсь перед соседками. Юра приехал с орденом!
И Юра вдруг чувствует, что тетя Дуся не просто соседка по квартире, а близкий человек, почти родня.
И тут к стеклу приплюснулся нос.
— Валентина!
* * *
Борис остановился посреди двора и стоит, смотрит по сторонам. Это не его двор, но сейчас в Москве почти все дворы проходные, а значит, общие. И нет ничего особенного, что человек захотел постоять во дворе, через который проходил его путь из школы к дому. Мало ли, почему он стоит, этот человек. Может быть, он устал все время идти и решил отдохнуть?
Борис стоит и смотрит вокруг. У самой стены белого дома, в котором живет Анюта, пробилась острая низенькая трава. И листья на тополе распустились, они пахнут клеем и весной.
Вот через двор идут Лена с бабушкой. Лена, как обычно, держит бабушку под руку, они шагают медленно, степенно, о чем-то негромко разговаривают.
— Борис! Ты что тут стоишь? — спрашивает Лена, проходя со своей бабушкой мимо Бориса.
Он отворачивается и не отвечает.
— Невоспитанный мальчик, — говорит бабушка. — Скажу учительнице, чтобы в будущем году не сажала тебя с ним. Разве мало в классе хороших детей?