Школа над морем
Шрифт:
Очень смутили Ивасика подарки от артели: блестящие туфли и новенький патефон. Туфли не страшны – они не умеют петь, как щегол, и не свистят, как в них ни дуй. А вот патефон – другое дело! Патефон поет и даже очень громко; пожалуй, он поет громче, чем щегол. И вдобавок он поет самые разные песни, а щегол знай щебечет только одну свою.
Чем дальше, тем больше хмурился Ивасик. Маленькое сердце болело. Было ясно, что не его подарок будет теперь самым лучшим. Нет, не его. Больше всего обрадуется мама патефону. Одинокий и загрустивший мальчуган совсем затерялся в человеческом потоке. Никто даже и внимания не обращал на него, будто не было его здесь, будто это не его мать получила славный орден. Все смеются, шумят, вынимают подарки, готовятся к встрече. А про него, про Ивасика, и забыли: Все забыли! И самый лучший подарок – это, конечно, патефон, а на глиняного петушка, а на щегла мама, верно, даже и не посмотрит. Горячие слезы подступают к глазам. Ивасик отворачивается к стене и тихонько плачет, забившись в угол. Но и этого никто не видит. Никто его не окликнет, никто не утешит. Мальчуган забивается в чуланчик, в свой «зверинец». Тут нет незнакомых людей – здесь живет в клетке его любимый щегленок, Ивасик гладит руками клетку и нежно прощается со своим любимцем.
– Щегольчик! Прощай, щегольчик!
– приговаривает мальчик и не может освободиться от тоски. Что уж тут говорить: лучше всех подарков – патефон! Каждому видно.
Гром рукоплесканий известил о приезде матери. Как засуетились, как бросились к ней навстречу! Ивасик остался сзади всех, притиснутый к стене. А мать уже сажали за стол, приветствовали, ставили перед ней подарки. Но мамины глаза еще с самого порога искали кого-то. Они искали, оглядывались о сторонам, и наконец мама не выдержала и спросила громко:
– А где же мои сыны? Где Ивасик? Где Сашко?
И уже совсем громко, во весь голос, позвала:
– Ивасик, где ты?
Даже тревога зазвенела в ее голосе.
– Где ты, мой маленький сыночек?
И тогда все сразу вспомнили про Ивасика. Все сразу стали его звать и искать, но мальчуган отозвался сам:
– Здесь я, мама, в уголочке.
И сразу расступились все гости и мама милая, милая мама, сразу очутилась возле него. Она ласкала и целовала сына, а он гладил ладошками ее щеки и счастливо усмехался. Тогда с другой стороны из толпы вынырнул и Сашко.
– Мама, мамуся, я стихи тебе написал, - говорил он, целуя мать.
И в ту же минуту опомнился и Ивасик.
– Постойте! Я сейчас!
– крикнул он и побежал в чуланчик.
Из чуланчика он вернулся неся в одной руке клетку с щегленком, а в другой – глиняного петушка.
– Мама – это тебе, - сказал он важно, подавая подарки.
Староста артели поставил перед матерью патефон, но та, будто и не видела его – она взяла клетку и петушка, она прикоснулась к петушку губами и глиняный петушок громко свистнул, свистнул на всю комнату.
– Вот кто приготовил мне самый лучший подарок ! – весело сказала мать и еще раз дунула в петушка. – Какой хороший петушок! А щегол-то, какой чудесный!
Она обнимала и клетке с щегленком, и Ивасика, и Сашка. И тогда Сашко вышел вперед, развернул бумагу и начал читать:
О мама! Вновь твое лицо
Смеется нежно мне.
И орден твой
Зовет меня,
Зовет меня к борьбе.
Он на минуту остановился, взволнованно, радостно, и потом закончил громко и уверенно:
Как ты,
Работать буду, не сдаваясь,
И быть отличником везде –
В ученье, в школе и в труде
Тебе я, мама, обещаю.
Твое лицо передо мной
Веселой, светлой, золотою
Опять улыбкою горит.
Как не гордиться мне тобою
И как тебя мне не любить?
И снова моря шум согласный
В соленых водах сеть твоя...
К труду и к радости меня
Зовет твой орден, орден красный!
Раскрасневшийся и взволнованный Сашко передал матери стихи. Грянули рукоплескания. Хлопали так, что даже в окнах задрожали стекла, все видели, как по щеке матери покатилась блестящая, прозрачная слеза.
– Сашуня... И ты, Ивасику... Спасибо вам, мои дети, за такие хорошие подарки, - проговорила она и платком смахнула, слезу.
Мать сидела за столом – на груди у нее блестел орден, - рядом с матерью сидел дед Савелий. Он уже выпил вина, ему было весело и радостно. И день тоже был такой веселый и радостный!
– А ну, затяните, - просил дед музыкантов, - затяните песню, да такую затяните, чтобы как этот день была.
Гости хвалили и Сашка и Ивасика. Тетка Секлетея спорила с дедом Гурием, на кого именно похож мальчуган.
– И не спорьте!
– уверяла тетка.
– На мать он похож. Как две капли воды!
– И не на мать, а на отца!
– возражал дед Гурий.
– И поступью и складом весь в покойника-отца.
– А? Какой заплатой? вмешивался в разговор дед Савелий.
– Хватит! Забыли о заплатах. Не такое время. Без заплат теперь ходим...
Ивасик, обняв мать за шею, заглядывал ей в глаза и шептал ей что-то на ухо нежное-нежное, хорошее. И вдруг, на удивление всем, мальчик скривился и горько-горько заплакал.
– Что ты - всполошилась мать.
– Щегла... щегла... жалко... – едва выговорил сквозь слезы Ивасик.
И все засмеялись так громко, что у мальчика сразу высохли слезы. А мать сказала:
– Ивашечка, щегленка я тебе обратно подарю. И еще я тебе дарю теплую новую шапку – в Москве для тебя купила.
Кто-то дернул Сашка за рукав. Сашко оглянулся и увидел возле себя Яшу Дерезу.
– А здорово ты это написал! – зашептал Яша. – Надо в нашем журнале напечатать. И орден какой красивый! Большая это честь твоей матери такая награда... А я только что пришел. Сидел дома да все думал: как бы такой аппарат сделать, чтобы можно было его опускать с людьми в море на самое дно, километров на десять.
Яша притих.
– Пока еще ничего не придумывается, Сашко. А вырасту, непременно такой аппарат придумаю.
Сашко посмотрел в глаза товарищу. И такая была уверенность в этих глазах, что сразу поверил он в этот глубоководный будущий аппарат.
– Непременно придумаешь, Яша.
– И что может быть там, на такой глубине?
– задумчиво продолжал Дереза.
– Ни один человек еще не спускался глубже чем на километр. Что там может быть, на дне? Рыбы какие-нибудь незнакомые, животные необыкновенные, водоросли. И все там светится, Сашко, все живое светится. Я читал об этом книжку: Вот где интересно!